Н.Д. I yiinв. К.П. Некрасова

логично мотанию предметов внешнего мира. Но другой человек оче видно не является для нас просто объектом. Хотя мы видим только тело и жесты другого, писал известный испанский философ Х.Орте-га-п-Гаесет (18.83-1955). но сквозь них наблюдаем невидимое - абсо­лютную сокровенность, нечто, что каждый знает исключительно от са­мою себя. Тело Другого — настоявши семафор, посылающий бесчис­ленное множество сигналов, говорящих о том. что происходит в ею. Другого, сокровенном мире. Но эти сигналы — лишь косвенное сви­детельство внутреннего мира Другого, по ним можно лишь догады­ваться о сути человека, так же. как мы догадываемся, что у яблока по­мимо видимой нами стороны, есть еше другая, невидимая'*.

Во всяком индивиде уже присутствует другое Я. оно заранее состав­ляет конститутивный элемент сознания. Таким образом, со-бытие «дру­гих Я» даётся не эмпирически, а трансцендентально, составляет внут­реннюю структуру личности, и эта структура является онтологическим основанием индивидуального опыта. Ядро самовосприятия индивиду­ума есть процесс, суть которого составляет направленность на другого. Пока человек не может посмотреть на себя, как на другого, акт само­восприятия не может состояться⁴⁴.

Первое, писал Ортега. что появляется в жизни каждого, — Другой. Мы. например, рождаемся в семье. Первое, что мы видим. — Они. Свет и мир — это светский и мирской. Человек с самого начала открыт для другого, для постороннего, он приходит к пониманию себя, уже имея исходный опыт о существовании тех. кто не есть он. «Быть открытым для других — это исконное, определяющее свойство Человека, а не не­кий поступок. Любое действие — поступить как-то с людьми, что-то сделать для них (или навредить им) - всегда предполагает предвари­тельное пассивное состояние открытости человека. Подобное состоя­ние — отнюдь не «социальное отношение» в собственном смысле, ибо оно еше не определилось в каком-нибудь конкретном акте. Это простое сосуществование, основа всевозможных «социальных отношений», чи­стое присутствие в моей жизни людей - присутствие, представляющее собой подлинное со-присутствие «Другого» (в единственном или мно­жественном числе)»⁵⁰.

Сточки зрения С.Франка, не существует проблемы того, как Я мо­жет встретиться с чужим сознанием, так как нет никакого готового Я до встречи с Ты. до отношения к Ты. Это явление встречи с Ты и есть, со­гласно Франку, то место, в котором впервые в подлинном смысле воз­никает само Я в качестве «Я», одновременно с «Ты», как точка реаль­ности, соотносительная с «Ты», как член одновременно с этим консти­туирующегося единства «Мы».

Отношение «Я — Ты» — это не внешняя встреча между двумя реаль­ностями, которые существовали бы сами по себе до этой встречи. «Дело в том. что никакого готового сушего-к-себе «я» вообще не существует до встречи с «ты». В откровении «ты» и в соотносительном ему транс-пенлироваиии непосредственною самобытия - хотя бы в случайной и беглой встрече двух пар глаз — как бы впервые совместно рождается и «я», и «ты»: они рождаются, так сказать, из взаимного, совместного кровообращения, которое с самою начала как бы обтекает и пронпзы­акрская антропология и сущности человека

с? это совместное царство двух взаимосвязанных, приуроченных друз фугу непосредственных бытия*'¹,

О новорожденном или грудном младенце сознание, потом выража-мое словами «я есть», рождается впервые, полагал Франк, лишь когда венок испытывает на себе любящий или угрожающий взор матери и ТЙечает на этот извне направленный на него луч жизни соответствую­щей живой динамикой В этом плане момент «ты» столь же первичен.: само «я».

Для ребенка и первобытного человека весь мир наполнен «духами», пениями «ты-образного» характера, одушевленными силами, к кото-ым они стоят в отношении «я — ты». «Просвещенное сознание» поля­жет, отмечал Франк, что это психологическая иллюзия. Но нельзя за­ранее отрицать возможности того, что сознание ребенка, первобытно­го человека, поэта в их одушевлении мира глубже проникает в подлин­ное, скрытое существо реальности, чем наше трезвое прозаическое и научное сознание.

«Ты» дает мне знать о себе во враждебном или ласковом взоре, в су­ровости или мягкости его обращенности, в жестах. Но за этими преде­лами содержание чужой душевной жизни мне недоступно. Чужая душа - потемки, и даже самый близкий друг может вдруг удивить нас неожиданным поступком. Но эта загадочная непостижимая реальность именно в своей непостижимости каким-то образом дана нам совершен­но непосредственно. «Ты» не есть предмет познания — ни отвлеченно­го познания в понятиях, ни познания-созерцания. «Оно «дает нам знать О себе», затрагивая нас. «проникая» в нас, вступая в общение с нами, некоторым образом «высказывая» себя нам и пробуждая в нас живой пик. Всяческому познаванию предшествует здесь не просто «облада-;ie»..., а... живое взаимодействие иди обшение... Есть только одно по-ятие. которое подходит к этому соотношению: это — понятие откро­вения....Особенно четкий и точный смысл понятие откровения приоб­ретает лишь как откровение для другого, как открывание себя, явление себя другому...»^а.

Во взоре, и выражении лица, в мимике внутреннее просвечивает и пробивается наружу. Откровение - это. во-первых, активное саморас­крытие, исходящее от самой открывающейся реальности, направленное на «меня» и именно тем конституирующее и открывающее мне эту ре­альность в качестве «ты». Знание, основанное на откровении, резко от­личается от обычного типа знания прежде всего потому, что здесь идет речь об откровении непостижимого: то, что при этом открывается, не перестает быть непостижимым, оно открывается в своей непостижимо­сти. Другой не перестает быть для нас тайной, но это явленная тайна, которая соприкасается со мной, вторгается в меня, мной переживает­ся через ее активное воздействие на меня. Все это дано уже в любом чужом взоре, направленном на меня, втайне живых человеческих глаз. ВЙ меня устремленных. Вторжение Ты в меня есть и мое вторжение в нет. как бы скромно и сдержанно ни было это вторжение. «Встреча двух пар глаз, скрещение двух взоров - то. с чего начинается всякая любовь к дружба, но н всякая вражда. — всякое вообще, хотя бы самое беа.ше и поверхностное ••общение • - это самое обычное, повседневное

явление есть, однако, лля того, кто хоть раз нал ним задумался, вместе с 1см одно из самых гаипственных явлении человеческой жизни. - вер­нее, наиболее конкретное обнаружение печной пииты, образующей са­мое существо человеческой жизни. В атом явлении совершается под­линное чудо: чудо тринсцендировани» непосредственного самобытия за пределы себя самого, взаимного самораскрытии друг для друга двух -в иных отношениях замкнутых в себе и только лля самих себя суших -носителей бытии»".

«Ты» может являться мне. и так бывает всегда, когда люди сталкива­ются впервые, как нечто чуждое и угрожающее. Я испытывает страх внутренней необеспеченности, оно отступает внутрь себя, замыкается, чтобы защититься от нападения. Наиболее конкретным выражением от­ступления служат застенчивость, стыд. Я возникает и существует лишь перед лицом Ты как чужого, жутко-таинственного, страшного и смуща­ющего своей непостижимостью явления мне-подобного-не-я.

Но Ты может иметь и совсем иной смысл: Я узнаю в Ты успокои­тельную, отрадную реальность сходного, родного. Встречаясь с Ты. пи­сал Франк, я осознаю себя уже не единственным, не одиноким — вне себя я наше i мне-подобное, сушее по моему образу. Тайна другого не перестает быть тайной, но это уже не жуткая и устрашающая, а сладо­стная тайна. В сущности это тайна любви. Здесь Я находит как бы под­тверждение своего бытия вне себя самого. Вне уважения к другому, вне восприятия Ты как внутренне правомерной реальности нет закончен­ного самосознания.

Правда, в Ты. в пространстве всей моей любви к нему и взаимном доверии всегда остается непреодолимый до конца момент чуждости, во всяком любимом и родном мне Ты есть нечто жуткое и непонятное для меня — именно потому, что я для себя все же есть безусловно един­ственный и одинокий. Ненависть может быть выражением тайной люб­ви и наоборот. Отношения «Я — Ты» есть некое таинственное непости­жимое единство тайны страха и вражды с тайной любви.

Любовь, полагал Франк, в своем существе обнаруживается не толь­ко в эротической и супружеской любви, в материнской любви, в люб­ви к родителям, братьям и сестрам, в истинной интимной дружбе, но и во всяком отношении к Ты как однородной мне подлинной реальнос­ти, во всяком отношении к Ты как к «ближнему». Всякое сочувствие, улыбка привета, даже простая вежливость, поскольку она не внешне заученная манера, а вытекает из непосредственного уважения к челове­ческой личности. - все это проявления любви в метафизической ее сущности.

Но не существует и совершенной любви, не существует такого отно­шения «Я — Ты», которое было бы только «чистой» любовью, потому что момент чуждости Ты. неравноценности его мне присутствует во всякой конкретной человеческой любви. Всякое отношение «Я — Ты» есть колебание между двумя полюсами - между истинной любовью как бытием Я в самой реальности Ты и простым обладанием этим Ты как фактором моего собственного самобытпя.

С точки зрения Ортеш. становлению моего Я более всею способ­ствует га опасность и враждебность, которую и чувствую со стороны

5Х

ругого. Любой Другой опасен, но каждый но-свиему и в определенной тенени. Невинный ребенок — одни т самых опасных создании — он ет поджечь спичками дом иди налить кислоту в тарелку. Опасность угого — вообще первичное его качество, даже если оно не связано с энягием угрозы. Оно характеризует, согласно Ортеге. наше общение рйзиакомыми и даже с близкими родственниками. Мы обычно его не шечаем. так же, как живущие рядом с водопадом не замечают его ума. Но почва нашего общения с другими — это прежде всего борь­ба. Даже образцовая гармония в счастливой семье — лишь результат сложного процесса примирения н взаимоприспособления. достигнутый ею членами после того как они подучили бесчисленные травмы в стол­кновении с Другими.

Гели в детстве человек распространяет свое Я на весь мир. считает его тождественным миру, то все дальнейшее развитие — это офаниче-ние Я до его истинных размеров, постоянное сжатие Я в силу постоян­ных столкновений с Другими, которые ограничивают мои претензии. «Мы открываем наше «Я» так же постепенно, как и все остальное, в ходе длительного ряда жизненных опытов, следующих установленному порядку. Удивительно, но факт: мы узнаем, что мы — это «Я» только посче того и благодаря тому, что значительно раньше познакомились со многими «ты», которые суть наши «ты», вступив с ними в столкнове­ние и борьбу, называемые "социальными отноитениями"»⁵⁴.

Там, где Ты выступает для меня только как предмет обладания, вхо­дит в мои интересы и утилитарные расчеты, там есть уже не Ты, а Оно. В своем знаменитом произведении «Я и Ты» М.Бубер утверждал, что не существует «Я» самого по себе, а существуют только два отношения: «Я-Ты» и «Я-Оно». При естественной опытной установке к миру после­дний является нам как совокупность окружающих предметов, как «Оно» — т.е. нечто бездушное, мертвое, равнодушное к человеку. Здесь человек противопоставлен миру, непричастен ему. и знания, получае­мые от мира, находятся в нем. а не между ним и миром.

Но человек способен и на другое отношение: отношение к миру как к Ты. Я могу, рассуждал Бубер. рассматривать дерево как колонну, как экземпляр, свести его к числовой зависимости, но может случиться, а ля этого нужны воля и благодать, что. рассматривая дерево, я буду во­влечен в отношение к нему. Тогда это дерево — больше не «Оно».

Так же и с человеком: я могу судить о нем по цвету его волос, тсм-jpy голоса, и Он больше уже не Ты. Человека, которому я говорю «Ты», я не познаю. Отношение к Ты непосредственное. Никакая абстракция. никакие знания и фантазия не стоят между Я и Ты. Никакая цель и ни­какие вожделения не стоят между ними. Там. где все средства рассыпа­лись в прах, происходит встреча.

К уровню Ты относятся и отношения с духовными сущностями. Мы не слышим никакого Ты. но все же чувствуем зов. творя образы, думая.

Самая главная ущербность нашего обшения заключается в том. Что любое Ты рано или поздно превращается в Оно — как только ус­таешь находиться на уровне одухотворенною отношения, как толь­ко чувство подменяет привычка, утомляются эмоции, а в отношения проникают соображения пользы. После этого Ты становится объек-

том среди объектен, пусть важнейшим, по все-таки одним ИЗ них. вешыо среди нетей.

Человек воспринимает все вокруг через вещность, через вещи в про­странстве и во времени, ограниченные другими вещами и события­ми. - это упорядоченный, расчлененный мир. Это мир Оно. Только относительно такого мира можно объясниться с другими, он готов слу­жить нам. но в нем я не могу встретиться с другими. Без него я не могу устоять в жизни, его надежность поддерживает меня. Но человек не мо­жет жить только в мире Оно. Тем более что упорядоченный мир не есть мировой порядок. «Бывают мгновения безмолвной глубины, когда ми­ровой порядок открывается человеку как полнота Настоящего. Тогда можно расслышать музыку самого его струения: ее несовершенное изображение в виде нотной записи и есть упорядоченный мир. Эти мгновения бессмертны, и они же — самые преходящие из всего суще­ствующего: они не оставляют по себе никакого уловимого содержания, но их мощь вливается в человеческое творчество и в человеческое зна­ние, лучи этой мощи изливаются в упорядоченный мир и расплавляют его вновь и вновь»⁵'.

Таким образом, есть мир Ты, где мы можем ошущать себя людьми, где мы находим любовь, сочувствие, сострадание: и есть мир Оно. в ко­тором нам приходится жить, действовать, познавать. «Мгновения Ты являются в этой прочной и полезной летописи как причудливые лири­ко-драматические эпизоды, соблазнительно волшебные, но влекущие к опасным крайностям, ослабляющие испытанную связь, оставляющие за собой больв!е вопросов, чем удовлетворенности, подрывающие безо­пасность — тревожные эпизоды, неизбежные эпизоды»-".

Мир Ты — это мир. в котором нам не удается долго удержаться, он волнует, тревожит, опаляет. Это мир актуального настоящего, когда мы чувствуем, что живем и полном смысле этого слова. Но в одном только настоящем жить невозможно, оно истощило бы вконец человека, если бы не было предусмотрено, что оно быстро и основательно преодолева­ется. А в одном только прошедшем жить можно: как раз только в нем и возможно устроить жизнь. Нужно только заполнить каждый мир позна­нием и использованием — и он уже становится понятным, знакомым, обжитым и в достаточной мере скучным. Человек не может жить без Оно. считал Бубер. но тот. кто живет только с Оно. - не человек:

Когда мы живем в актуальном настоящем, в мире духовных и душев­ных отношений, в мире Ты. мы — личности, мы имеем отношение к бытию, мы самобытны. Но только в определенной степени, потому что ни один человек не является в чистом виде личностью. Выпадая из мира Ты. мы становимся индивидуальностями, но тоже только в опре­деленной степени, поскольку ни один человек, раз он все-таки человек и иричастен бытию, не может быть в чистом виде индивидуальностью. «Каждый живет в двойственном Я. Но есть люди, настолько личност-но-определенные. что их можно назвать личностями, и настолько ин­дивидуально-определенные, что их можно назвать индивидуальностя­ми. Между теми и другими решается подлинная история -"

Живя в мире, наполненном Другими, мы постоянно пытаемся выб­раться из глубин изначального одиночества, каковой является наша жизнь, преодолеть спою заброшенность, достичь единения с другими, чтобы даровать спою жизнь и взамен получить иную, чужую. И в то же время Другие, считал Ортега-и-Гассет. постоянно мешают нам вступить В контакт с нашей жизнью как с радикальной ценностью, которая все­гда есть только радикальное одиночество, только наше Я в одиночестве. Человек приходит к правде о себе только в одиночестве: в обществе он так или иначе подменяет себя на условное, мнимое Я. Подобный воз­врат и есть философия - отступление к самому себе. Философия - это пугающая нагота себя перед самим собой. Перед другими мы не спо­собны до конца обнажиться: когда на нас смотрит Другой, он неизбеж­но заслоняет нас от собственного взора. Именно таков феномен стыда. Коша обнаженная плоть, желая укрыться, набрасывает на себя пурпур­ные одежды.

Действительно, философия может вернуть человека в атмосферу ночества, поставить его перед самим собой, но это всегда будет ис-'сствснная атмосфера, потому что мир без Других — это невозможный 1ир. Например, я рассматриваю какой-нибудь объект, писал ЖильДе-ёз в -Логике смысла», затем переключаю внимание, позволяя ему уйти задний план. И в то же время с заднего плана выходит новый объект оего внимания, и если этот новый объект не шокирует и не ошелом-ет меня с неистовством снаряда, то только потому, что первый объект же располагал заполненным окружением, где я уже ошушат предсуще-гяование объекта, который должен был появиться, предсуществонание ого поля виртуальностей и потенииальностей. которые способны уализироваться. Но такое знание и чувство, считал Делёз. возмож­но только через других людей.

Ту часть объекта, которую я не вижу, я полагаю видимой для дру­гого, я в принципе могу объединить наши знания, восприятия и поду­ть целостное видение. Что касается объектов за моей спиной, то я чувствую, что они объединяются вместе и образуют мир — потому что они видимы для другого и видятся им. Другой гарантирует границы и реходы в мире, регулирует изменение формы, фон и вариации. «Он предотвращает нападение сзади. Он наполняет мир благожелательным епотом. Он заставляет веши быть благосклонными друг к другу и ис-ть себе естественные дополнения друг в друге. Когда мы выражаем довольство по поводу невыносимости другого, мы забываем про ую и еше более страшную невыносимость — а именно, про невыно­симость вещей, которая имела бы место без другого»⁵".

Делёз писал о книге М.Турнье «Пятница, или Тихоокеанский имб». где автор изображает ситуацию Робинзона, анализируя психо­логию полного и абсолютного одиночества. Робинзон Д.Дефо пытался воспроизвести мир. в котором он жил раньше. Робинзон М.Турнье -построить такой мир. в котором принципиально нет Другого.

Что же происходит, когда Другой отсутствует в структуре мира? Тог-. по мнению Делёза. царствует только брутальная оппозиция солнца земли, невыноевмого цвета и темной бездны. Все Известное и неиз-стное. воспринимаемое и невосприиимаем«е противостоят друз другу солютно. без посредников и оттенков. «Вместо относительно гармо­ничных форм, набегающих с (аднего плана п возвращающихся в него

согласно порядку пространстпл и времени, теперь существую! только абстрактные линии, сметяшнеся и губительные только без-тна. мятеж­ная и всепоглощающая... Все непримиримо Перестаи стремиться и тяготеть друг к другу, объекты поднялись угрожающе: а них мы откры­ваем злобу, уже не человеческую. Можно было бы сказать, что каждая вещь, избавленная от своей рельефности и сведенная к самым резким линиям, дает нам пошечину или наносит удар сзади. Отсутствие другого ощущается, когда мы вдруг сталкиваемся с самими вешами. когда нам открывается ошеломляющая стремительность действии»⁵".

Нет других, нет стыда, и даже нагота становится роскошью, которую может себе позволить только тот человек, что живет в согревающем ок­ружении себе подобных. Теперь же. у Турнье. слабая, белая плоть Ро­бинзона отдана на произвол грубых, безжалостных стихий.

Другой, согласно Делёзу. — это не просто субъект, но и не просто объективно существующая вещь, хотя то и другое имеют место. Дру­гой - это не ад (Ж.-П. Сартр) и не.рай. Другой — это структура пер­цептивного поля, в которой мы можем воспринимать мир. приспосаб­ливаться к нему, жить в нем.

Я и Мы (проблема общества)

Необходимость тесной взаимосвязи между Я и Ты неизбежно приводит к проблеме Мы. Мы - это в данном случае не только множественное число, не просто совокупность Я. «Я», считал Франк, вообще не имеет множественного числа, оно уникально и неповторимо. Поэтому Мы — это не множественное число первого лииа. а единство Я и Ты. Мы — первичная категория личной человеческой, а потому и общественной, жизни. Это единство, противостоящее множеству и разделению. Чело­век как Я развивается в доне Мы всю свою бессознательную и созна­тельную жизнь. Разделение на Я. Ты и Они (Оно) возможно лишь на основе всеобъемлющего единства Мы.

Язык, культура, нравственность, весь духовный капитал, которым мы живем и который составляет наше существо, берется из сложивших­ся жизненных отношений между людьми. Социальная, общественная жизнь не есть, следовательно, какая-то чисто внешняя форма челове­ческой жизни. Она есть необходимое выражение единства всех людей, составляющее основу человеческой жизни во всех ее областях. Человек живет в обществе, согласно Франку, не потому, что так жить удобнее, а потому, что лишь в качестве члена общества он может состояться как человек, подобно тому, как лист может быть только листом целого де­рева. И человек создает общество, и общество создает человека.

В социальной философии XX века выделяют два тина человеческих общностей — органический и механический. Эта противоположность была впервые выражена Ф.Теннисом в книге «Общность и общество», где под общностью понималось органическое целое, а под обще­ством - механическое. В русской религиозной философии - от Хомя­кова до Франка — органическая целостность называлась «соборпоетью». т.е. объединением люден в духе, в живой вере и т.п. Высшим видом со­борности является объединение нолем в любви Органическая оощ-

Увсть не может быть создана искусственно, как нельзя искусственно создать жизнь

Механическое объединение не менее важно, чем органическое. В обшестве необходимы власть, право, направляющая воля, дисциплина. Но все это имеет силу и устойчивость только в том случае, если осно­вывается на органической связи людей. Что может быть более механи­ческим, чем армия: бюрократическая организация, основанная на чи­сто внешней дисциплине? Но никакая дисциплина не может спаять ар­мию и заставить ее сражаться, если нет идеи правого дела, патриотиз­ма, любви к родине и т.п.

Социальность, жизнь в «Мы» не есть нечто внешнее, искусственное отношению к человеку, это необходимая составная часть человечес­кой природы, она образует богатство и внутреннее достояние человека. Если Другой дан нам прежде всею через откровение, то в бытии «Мы» мы имеем дело, по Франку, с еще более первичным родом откровения. «В откровении «мы» нам дан радостный и укрепляющий нас опыт внут­ренней сопринадлежности и однородности «внутреннего» и «внешнего» бытия, опыт интимною сродства моего внутреннего самобытия с окру­жающим меня бытием внешним, опыт внутреннего приюта души в род­ном ломе. Отсюда — святость, умилительность, неизбывная глубина чувства родины, семьи, дружбы, вероисповедного единства. В лице «мы» реальность открывается как царство духов, и притом через внут­реннее самооткровение самой себе»"".

Мы - это прежде всего духовное и душевное объединение. Н.Ман­дельштам в своих воспоминаниях писала о том, что после революции произошло распадение российского общества, несовершенного, как всякое человеческое объединение, но скрывавшего и обуздывавшего свои пороки, общества, где существовали небольшие группки, имевшие право сказать «мы». Без этого Мы. считала Мандельштам, не может осуществиться самое обыкновенное Я. личность. Я нуждается для сво­его осуществления в Мы и. в случае удачи — в Ты. Искусственный раз­рыв любого Мы приводил к тягчайшим последствиям: люди больше не верили друг другу, боялись друг друга, процветали доносы, подозри­тельность, исчезали семья, дружба, товарищество, почти все. что мож­но было объединить словом Мы. распачось и перестало существовать. Осталось лишь Мы как идеал духовной связи, как некое потенциальное Мы. без которого вообще нет человеческою общества. «Настоящее «мы» — незыблемо, непререкаемо и постоянно. Его нельзя разбить, ра­стащить на части, уничтожить. Оно остается неприкосновенным и це­лостным, лаже когда люди, называвшие себя этим словом, лежат в мо­гилах»".

Органическое единство проявляется в семье, в этносе, в общности судьбы народа. Мы бы хотели проследить далее проявление «Мы» на примере такою объединения людей, как этнос.

Этнос — это объединение людей, лежащее на границе природы и общества, это жизнь людей в конкретных природных условиях, опреде­ляющих физиономию этноса, и в го же время жизнь, связанная соци­альными, культурными законами. Греческое слово «этнос» означает вид. порода В данном случае речь идет о виде, породе людей - homo

sapiens. Этнос - это свойство человеческого вила группироваться так. чтобы можно было противопоставить Себя и «своих» всему остальному миру Эллины и варвары, иудеи и все остальные, европейиы-католики в средние века н нечестивые. Объединиться в этнос нельзя, он возни­кает, как природное явление, и каждый человек с младенчества принад­лежит тому иди иному этносу.

Есть и социальные объединения - классы, государства, есть природ­ные объединения — семья, род. племя, народность, раса, и даже отчас­ти нация. Этнос как бы перекрывает и то. и другое объединения, явля­ясь в то же время самостоятельной единицей.

Этнос связан не только с природой, он имеет отношение к созна­нию, к психологии человека. Оригинальный историк и этнограф Лев Гумилев (1912—1992) в своей книге «Этногенез н биосфера Земли» при­водил такой пример: во Франции живут кельты-бретонцы и иберы-гас-кониы (это. строго говоря, не французы, первые — выходиы из Англии, вторые - из Испании). В лесах Вандеи и на склонах Пиренеев они оде­ваются в свои костюмы, говорят на своем языке и на своей родине чет­ко отличают себя от французов. Но можно ли сказать про маршала Мюрата или про мушкетера д'Артаньяна. что они — не французы? Они считали себя принадлежащими к французскому этносу.

Русский этнос в 1869 году - это поморы, питерские рабочие, старо­веры в Заволжье, сибирские золотоискатели, крестьяне лесных и крес­тьяне степных губерний, казаки донские и казаки уральские - все они очень непохожи друга на друга, говорят на разных диалектах, у них со­вершенно разный образ жизни, но народного единства это не разруша­ло. А вот терские казаки по быту очень близки чеченцам, но эта бли­зость их друг с другом никогда не объединяла.

Цыгане вот уже тысяча лет как оторвались от своего общества и от Индии, откуда они пришли, потеряли связь с родной землей и. тем не менее, не слились ни с испанцами, ни с французами, ни с румынами. Они везде, куда бы ни попадали, оставались иноплеменной группой.

Этносы часто складываются в систему этносов. Например, «китайцы» ил 11 «индусы» эквивалентны не «французам» или «немцам», а западноев­ропейцам в целом, ибо являются системами этносов, объединенных на других принципах культуры. Индусов связывает система каст, а китай­цев — иероглифическая письменность. Как только уроженец Индостана переходил в мусульманство, он переставал быть индусом. Китаец, жив­ший среди варваров, в древние времена рассматривался как варвар, а иноземец, знавший китайский этикет, - как китаец.

В Иране, наоборот, персом нужно было родиться. В США. чтобы стать полноценным американцем, нужно там родиться, а кто гы по на­циональности - еврей, русский или немец. — не важно.

Этнос — это, согласно Гумилеву, еше и поведение людей, его со­ставляющих. Каждый человек должен вести себя особым образом, и характер поведения определяет его этническую принадлежность. Воз­никновение нового этноса - это также создание нового стереотипа поведения. Особенно это относится к суперэтносам, которые, склады­ваясь на основе старых этносов, создавали новый Специфический тип поведения.

Современные испанцы, как считал Гумилев, сложились в этнос, иося-! это на знание, относительно поздно - в средние века — из смеши ва-ия древних иберов, кельтов, римских колонистов, германских племен: •поп 13 вестготов, к которым примешались баски - прямые потомки иберов и аланов |потомков сарматов и ближайших родственников осе­ни), арабов-семитов, мавров и гуарегов-хамптон. норманнов и каталоп-в. частично сохранивших свое этническое своеобразие. Англичане — это сложный суперэтнос из англов, саксов, датчан, нор-киев и западных французов из Анжу и Пуату.

Русский супертнос образовался из смешения восточных славян из [невской Руси, западных славян (вятичей), финнов (меря): муромы, веси, чуди заволоикой: угров, смешавшихся сперва с перечисленными финскими племенами: балтов (голядь): тюрок (крещенных половиев и татар, и в небольшом числе монголов)⁶².

Только через принадлежность к этносу любой человек осознает свою связь с человеческим обществом, с государством, с историей.

Этнос, какими бы ни были условии его возникновения и утверж­дения. — постепенно превращается к живое внутреннее единство, ко­торое поддерживается единством исторической памяти. Слагающаяся общность языка, нравов, искусства превращается в таинственное, ду­ховно-кровное (по выражению Франка) сродство. «Эта соборность, основанная на общности судьбы, не есть просто субъективный психо­логический факт, единство сознания: духовная жизнь, питаясь одним материалом, наполняясь единым содержанием, и по существу, жиз­ненно-онтологически сливается в подлинное внутреннее единство: зяместная жизнь прядет нити, подлинно проходящие сквозь души эдей и изнутри связующие их в онтологически-реальное, т.е. собор-е. единство»".

Социальная жизнь, бытие Мы имеет, тем не менее, неудержимую Ендепипю отчуждаться от человека, врастать в предметный мир. вы-улать как некая чуждая объективная сила, дозлеюшая нал человеком: определяющая его жизнь. Мы имеет постоянную склонность превра­щаться в Оно. Это прежде всего проявляется в таком феномене, как власть. Деление людей на подвластных и властвующих представляет со­бой величайшую драму человека с тех пор. как он существует на земле. Власть часто выступает не только как средство, но и как самоцель, она есть одно из величайших вожделении человека. И очень многое можно понять в человеческой природе, изучая стремление, страсть человека к власти.

Почти всем нам приходится, отмечал Э.Фромм, по крайней мере на саком-то этапе жизни, употреблять власть. Воспитывая детей, люди — гят того или не хотят - осуществляют власть, чтобы защитить своих еТей от грозящих им опасностей н дать им какие-то советы по поводу эго. как следует вести себя в различных ситуациях. В патриархальном Зществе женщина также является лля большинства мужчин объектом тасти. Очень мноше члены бюрократического, иерархически органи-занного общества, наподобие нашего, осушеспзляют власть, исклю­чение составляют ТОЛЬКО ЛЮДИ самого низкого социального уровня, кзт-торые служат лишь обьектамн власти.

Дата добавления: 2014-12-27