Брянск 2011 13 страница

Этот Град Божий, эта воистину Вселенская Монархия (Monarchie Universelle) есть мир нравственный в мире ес­тественном и представляет собой наиболее возвышенное и самое божественное из дел Божиих; в нем и состоит ис­тинная слава Божия, ибо ее не было бы, если бы духи не познали величия Бога и благости его и не поражались им. Именно в отношении к этому государству и обнаруживает -ся, собственно, его благость, так как его премудрость, его всемогущество проявляется повсюду».

И это слова изобретателя исчисления, основателя Прус­ской академии наук и блестящего политического советни­ка короля Пруссии! Св. Августин его бы одобрил. А также, возможно, одобрил бы и Исаак Ньютон.

вико

В «Автобиографии» (Giambattista Vico, Vita di Giovam-battista Vico scritta da se medesimo) Вико высказывается о своем выдающемся произведении «Новая наука» (Giam­battista Vico, La Scienza Nuova) таким образом: «В этой работе, к славе католической религии, были открыты прин­ципы всей божественной и человеческой мудрости ино­верцев в наш век и в лоне истинной Церкви, и тем самым Вико принес нашей Италии пользу тем, что она больше не испытывает зависти к протестантской Голландии, Англии или Германии и трем князям этой науки [имеются в виду Гроций, Селден и Пуфендорф]».

В этом состоит одна из причин того, что Вико, чья жизнь проходила в конце XVII и в начале XVIII века, так мало чи­тали его современники, и того, что он при жизни обладал столь малым влиянием: при всей оригинальности и твор­ческом характере его исторических, социологических, фи­лологических и экономических работ он предпочел фор­мулировать их в строгих рамках не просто Провидения, но веры в Церковь, интеллектуальное богатство которой во времена Вико быстро убывало. Второй основной причиной

пренебрежения, с которым к нему относились на протяже­нии XVIII века, была его стойкая и временами резкая оп­позиция картезианству. Декарт строго предписал ищущим истину избегать использования эмпирических, а тем более библиографических и архивных данных, и наказал им ис­пользовать чистый дедуктивный разум — тот, что лежит в основе геометрии — как единственно возможный спо­соб отличить все истинное и реальное в человеке от прос­той видимости. В то же время у Вико все надежды на науку о человеке основывались ровно на противоположной точке зрения: без данных, извлекаемых из прямого наблюдения и из записей прошлого, такой науки просто не может быть.

Хотя Вико почти полностью игнорировали при жизни, особенно как философа истории, награда пришла к нему век спустя после его смерти, когда французский историк Жюль Мишле во время путешествия в Италию в начале 1820-х годов наткнулся на «Новую науку» Вико. По-ви­димому, он сразу же пришел от нее в восторг. Мишле не­медленно осуществил перевод книги на французский язык и в своей монументальной «Истории Франции» (Jules Mi-chelet, L'Histoire de France) заявил, что Вико был гением масштаба Ньютона.

Есть некая ирония в том, что реабилитация Вико при­шла в первую очередь от Мишле, поскольку последний был страстным врагом Римско-католической церкви и христи­анства в целом. Вико по всем признакам был правоверным католиком (хотя некоторые его комментаторы отметили, что Вико в своей «Новой науке» нигде не упоминает Ии­суса) и почитателем Средних веков, периода, к которому Мишле относился с глубоким презрением, которое приве­ло его к привнесению в европейскую историографию кон­цепции Возрождения, позднее примененную Буркхардтом в ставших классическими работах.

Провидение было для Вико так же реально, как и для любого пуританина XVII века. Ничто не случается, не слу­чалось или не случится когда-либо в будущем без участия Провидения, непосредственного или по изначальному пла­ну. Леон Помпа, один из самых проницательных современ­ных исследователей Вико, утверждает, что можно убрать Провидение из «Новой науки» Вико без существенного

2S4

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

1 лава 5. Великое восстановление

изменения его фундаментальных принципов истории. Мо -жет, это и так, но точно так же можно вычеркнуть «Схо­лию» из «Начал» Ньютона без изменения законов движе­ния. Однако главное состоит в том, что ни Вико, ни Нью­тон ни на секунду не представляли, что Вселенная, мир, человечество возможны без творящего и направляющего Провидения.

Провидение, пишет Вико, позаботилось о том, чтобы не было двух наций, следующих в точности одним и тем же путем развития, хотя прослеживание параллелей в разви­тии различных стран входило в число его основных целей. По его мнению, хотя история каждого народа представляет собой один из повторяющихся циклов рождения и угасания, Провидение заботится о том, чтобы каждый новый цикл начинался на более высоком уровне культурного развития, чем предыдущий. Распад римской цивилизации и, следо­вательно, конец цикла, или corso*, не означал, что нача­ло нового цикла, т.е. раннее Средневековье, должно было иметь место на том же уровне, с которого начался римский цикл. На последних страницах «Новой науки» Вико есть рассуждения (правда, несколько путаные) о вероятнос­ти того, что христианство не позволит варварству когда бы то ни было вновь повлиять на курс западной цивилизации. (Эдуард Гиббон позднее в том же веке придет к тому же заключению о варварстве, но по причинам, ни в коей мере не связанным с христианством.)

Следующий отрывок, цитируемый Леоном Пом­па в его замечательном исследовании Вико (Leon Pompa, Giambattista Vico), в достаточной мере свидетельствует о подчинении этого мыслителя Богу. Нашей целью, пишет Вико, «должна быть демонстрация того, как Провидение действовало в истории, поскольку это должна быть история институтов, с помощью которых Провидение, без участия человеческого понимания или совета, а часто и вопреки людским планам, упорядочило этот великий город челове­ческого рода. Поскольку, хотя мир был создан индивиду­ально и во времени, институты, установленные в нем Про­видением, универсальны и вечны».

Здесь: курс, путь {итал.). — Прим. науч. ред.

Для Вико Провидение, очевидно, имеет тот же привкус, который «невидимая рука» рынка имела для экономиче­ской теории Адама Смита позднее в том же веке. И, как от­метил Кроче (находившийся под сильным влиянием Вико и Гегеля), «Вико не меньше Гегеля использовал понятие хитрости разума и называл ее Божественным Провиде­нием». В Элементе 7 «Новой науки» есть интересная от­сылка к Провидению как единственному средству, с по­мощью которого естественные неистовые и алчные страс -ти людей преобразуются через институты в стабильность общества. Вико пишет: «Эта аксиома доказывает, что су­ществует Божественное Провидение, и более того, что су­ществует Божественный законодательный разум. Из-за страстей человеческих каждый стремится к личным пре­имуществам для себя, и потому люди жили бы, как дикие животные в дикой местности, но оно [Провидение] созда­ло гражданские институты, благодаря которым они имеют возможность жить в человеческом обществе».

Неудивительно, что Вико практически полностью игно­рировали современники, несмотря на его почти неистовые и нередко полные отчаяния попытки представить себя и «Новую науку» на рассмотрение разуму своего века. То, что Вико настойчиво называл результатом действия Провиде­ния — а именно, преобразование дисгармоничных, даже воинственных естественных импульсов человека в нечто вроде социального равновесия — другие мыслителя, чьи работы пользовались читательским вниманием в XVIII ве­ке, транслировали Провидение в набор светских понятий. Для Френсиса Хатчесона, учителя Адама Смита, понятие альтруизма служило самодостаточной моральной силой в мире. В свою очередь, для Бернарда Мандевиля (которого Хатчесон терпеть не мог) секрет равновесия состоял просто в человеческих «я», соревнующихся друг с другом. [«Част­ные пороки — общественные выгоды» — таков подзаголо­вок его знаменитой «Басни о пчелах».] Адам Смит, кото­рый, как представляется, добрался до этой книги, несмотря на ненависть к ней своего учителя, результативно применил идеи и Хатчесона, и Мандевиля. Если в «Богатстве наро­дов» больше Мандевиля, чем Хатчесона, то в более ранней «Теории нравственных чувств» больше Хатчесона. Но все

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

Глава 5. Вели

кое восстановление

это, в сущности, лишь представление в светских терминах идеи Вико об «имманентном Провидении».

Выше я упоминал враждебность Вико к картезианству, и потому будет интересно узнать из его «Автобиографии», что в молодости Вико был поклонником декартовского «царского пути» к знаниям любого рода, в любой облас­ти, — естественной, гуманитарной, исторической или со­циальной. Он довольно откровенно говорит об этом, как показывает следующее высказывание: «Всю свою жизнь я получал большее удовольствие от пользования разумом, чем памятью, и чем больше я узнавал в области филологии, тем большим невеждой я себя осознавал. Декарт и Маль-бранш, по-видимому, не слишком ошибались, когда гово­рили, что для философа чужды долгие и упорные занятия филологией».

Но как бы ни был Вико вначале захвачен картезианс­ким подходом, он полностью поменял свое мнение по мере продолжения своих исторических исследований. Он посте­пенно пришел к пониманию того, что картезианство под­ходит в качестве метода только для математики или ло­гики, но не для понимания внешнего мира, физического или социального. Как выяснил и впоследствии постоянно подчеркивал Вико, существуют два типа знания: Verum* и Certum**. Первое — априори истинное, зависящее от ак­сиом или принципов, которые конструирует сам человек, и требующее лишь строгого следования дедукции для того, чтобы поледовательно приходить ко все более сложным за­ключениям. Verum — это абсолютное знание и, разуме­ется, единственный вид знания, которым заинтересовался Декарт. Прекрасным примером такого знания служит гео­метрия. Второй вид знания или истины, Certum, — при­близительное, неабсолютное знание, зависящее не от инту­итивно полученных аксиом и строгих выводов из «ясных и простых идей», а от терпеливого наблюдения за вещами — прошлыми и настоящими. Как только Вико порвал с кар­тезианством из - за полной его неприменимости к изучению человеческого общества, он тут же полностью отказался от

Истинное {лат.). — Прим. науч. ред. Определенное {лат.). — Прим. науч. ред.

Уегитп. Следующий отрывок из «Новой науки» показате­лен в том отношении: «Подобно тому, как геометрия, когда она строит мир количества из своих элементов или созер -цает этот мир, создает его для себя, так же и наша Наука [создает для себя мир народов], но с настолько же большей степенью реальности, насколько институты, имеющие от­ношение к деятельности людей, более реальны, чем точки, линии, поверхности и фигуры».

Лишь в XIX веке, когда изучение истории в целом и со­циальной и институциональной истории в частности стало очень популярным и когда место идеи XVIII века о ecm.ec -твенных правах и естественном праве в общественных науках заняли действительные права, обязанности, тра­диции и кодексы людей, Вико пожал плоды своего инсти-туционализма. XVIII век был к этому, по большей части, не готов.

Вико восхищался «Государством» Бодена и говорил о нем, как о «самом эрудированном юристе, равно как и политическом мыслителе». Он даже посвятил ему главу в «Новой науке», подробно высказав свое одобрение основ­ным принципам политической теории Бодена. Однако Вико не упоминает труды Бодена по истории и историческому методу. Конечно, возможно, что он почему-то не смог про­честь эту ключевую работу философа, которым так сильно восхищался, но это представляется крайне маловероятным. Слишком много параллелей, примеров почти идентичного мышления по различным вопросам, чтобы предположить, что Вико не был хорошо знаком с «Методом» и не основы­вался на нем. Как отметил в своем важном исследовании Джироламо Котронео, теории происхождения человече­ского общества, которые мы встречаем в работах Бодена и Вико, имеют почти совершенное сходство. Тоже самое от­носится к систематическому опровержению не только су­ществования золотого века (которое, как мы видели, было очень распространенным представлением в мысли эпо­хи Возрождения), но также и пророчества Даниила о че­тырех монархиях, производившего, как говорилось выше, столь сильное впечатление на умы пуритан и других лю­дей XVII века. Хотя опровержение Вико этого пророчества буквально дословно воспроизводит соответствующий текст

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

1 лава 5. Великое восстановление

Бодена, в его работе никак не упоминается глава 7 «Метода легкого изучения истории». Я, как и Котронео, не пытаюсь умалить оригинальность работы Вико. Мне гораздо важнее показать, что мышление Вико гораздо теснее связано с уче­ным, жившим веком ранее, — с Жаном Боденом, — чем с любым из своих современников. Подобно Бодену, вынуж­денному бороться не только с влиянием Макиавелли, но и с течениями мысли, возникшими из итальянского Ренессан­са задолго до эпохи Макиавелли, Вико оказался затоплен­ным потоками картезианства.

Я говорил о желании Вико поместить историю в сфе­ру истинной науки, а не оставлять ее там, где она находи­лась на протяжении стольких столетий, т.е. в сфере искус­ства повествования. Он прекрасно понимал необходимость сравнительной истории для самого существования исто­рической науки. Его «Новая наука» начинается, на самом деле, с того, что он называет «хронологической таблицей», где в параллельных колонках приводятся главные собы­тия и лица из семи разных историй: иудейской, халдейской, скифской, финикийской, египетской, греческой и римской. Заявленным намерением Вико было вывести (с помощью детального эмпирического и сравнительного изучения этих историй) принципы, которые были бы по своему характеру истинно научными. Вико искренне восхищался Френсисом Бэконом, подобно столь многим религиозным людям в Ан­глии XVII века, к числу которых относились и католики, и англиканцы, и протестанты. Вико считал бесплодной ка­кую-либо подчиненность якобы самоочевидным принци­пам при изучении человеческого общества. Все истинные принципы должны быть результатом терпеливого сравни­тельного изучения документов конкретных народов. В та­ком случае есть ли что-либо странное в том, что этот вы­дающийся мыслитель был предан забвению в XVIII веке, т.е. в период, когда считалось, что сама суть истинных зна­ний о человечестве состоит в аксиомах, которые должны пролить свет на развитие человечества (после того, как из них сделаны правильные и строгие логические заключе­ния), подобно тому, как они пролили свет на геометричес­кие утверждения? Когда в своем втором «Рассуждении» Руссо написал знаменитую и столь часто подвергавшуюся

недоброжелательным толкованиям фразу: «Начнем с то­го что отложим факты в сторону, поскольку они не влия­ют на суть вопроса», — он следовал общепринятому кар­тезианскому пути. Что пыльные документы действитель­ной истории народов могут дать такого, что годилось бы для истинного и рационального понимания человечества? Именно такое умонастроение стремился поколебать Вико и потерпел неудачу. Вновь и вновь он говорит нам, что метод чистого разума, так хорошо подходящий для математики, при изучении человечества никак не может занять место серьезного эмпирического исследования действительного опыта народов.

Даже когда мы обращаемся к знаменитому принципу Вико, к принципу «идеальной вечной истории», мы имеем дело с построением (безусловно, порожденным Провиде­нием), которое хотя и имело на деле несколько более де­дуктивный характер, чем предполагал Вико, тем не менее выводилось из конкретной, зафиксированной в докумен­тах, истории народов и стран, а не из абстракций, таких, как «человечество» или «человеческий род», и применя­лось именно к этой истории.

«Путь национальных институтов был и должен быть, те­перь и в будущем, таков, как показывает наша наука, даже если бесконечное число миров рождалось бы время от вре -мени на протяжении вечности, что, безусловно, не так. Наша наука, таким образом, описывает идеальную исто­рию, проходящую во времени через историю каждой на­ции в ее рождении, развитии, зрелости, упадке и крушении. Действительно, мы имеем смелость утверждать, что тот, кто мыслит этой наукой, рассказывает сам себе эту идеаль­ную вечную историю в той степени, в какой он тем самым доказывает себе, что "так и должно было быть в прошлом, должно быть и ныне и должно быть в будущем"».

Учитывая природу человека, какой она всегда была и будет, говорит Вико, необходимо существует cor so, т.е. мо­дель или цикл изменений, через который должны пройти все народы и каждый из них в отдельности.

Эта «идеальная вечная история» имеет много общего с тем, что Макс Вебер назовет в начале XX века «идеальным типом». Отдельные общества, по мнению Вико, не следуют

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

i лава 5. Великое восстановление

в своей истории какой-либо абсолютно фиксированной мо­дели; но в том, что все народы (или, по крайней мере, те, о которых Вико говорит как о «благородных нациях»), про -ходя через три основные стадии, развиваются достаточно сходным образом, чтобы дать ему возможность для обобще -ния, выявления модели или идеального типа. Как указывает сэр Исайя Берлин, разъясняя текст Вико, причиной сущест­вования идеальной модели или фундаментального сходства исторических курсов разных народов является «структура "разума", одинаковая для всех людей и всех обществ... по­скольку лишь она делает их человеческими». Вико задолго до Гегеля и Маркса, подчеркивает Берлин, описал чело­веческую природу и человеческий ум как деятельность или процессы, не отделимые от социального контекста, в кото­ром они функционируют.

Краткий обзор фактического, ментального, культурного и социального содержания закона исторического развития, сформулированного Вико, показывает, что тот автор не говорит о «естественном состоянии» в том смысле, в ко­тором мы встречаем это понятие у Гоббса, Локка и Руссо. Человеческое общество появилось, утверждает Вико, когда люди, напуганные тем или иным аспектом окружающей среды, нашли убежища, вначале — в семье, затем — в ре­лигиозных и местных группах. Начальный этап челове­ческой истории у любого народа мы изучаем как «эпоху богов», в которой каждое действие и каждая мысль управ­лялись предписаниями богов, которые можно было най­ти в мифах и символах. Кровные узы освящены богами, так же, как и патриархальный характер общества и каж­дой его семьи или группы.

Вико считает разрушение этой первой великой эпо­хи результатом неспособности общества, основанного на кровных узах, терпимо принимать тех участников (socii), кто приходил извне, как чужак, стремился получить защи­ту и волей-неволей оказывался внутри нового общества, но не принадлежал ему. Напряженность росла, вылива­ясь в кровавые конфликты, а затем, говорит Вико, пришла вторая великая эпоха — «эпоха героев». Вслед за измене­ниями в социальной и политической организации пришли изменения в руководящих символах. Религию постепенно

заменила поэзия. Это воистину была эпоха человеческих чувств, эмоций и страстного желания сохранять верность в человеческих делах. Если первая эпоха была эпохой богов и царственных жрецов, то вторая была сродни тому, что мы обычно называем феодализмом.

Третья эпоха, как и вторая, проистекла из недостатков, постепенно развивавшихся в предыдущей; эти недостатки породили новые конфликты, которые начали охватывать все большее число людей. Именно в третью эпоху наро­ды, имеющие государство, становились все более сильны­ми, первоначально при помощи могущественных монархов, чья поддержка, оказанная народу, вела их к смертельному конфликту с «героями» аристократии. Подобно тому, как религия была характерной символической моделью, в рам­ках которой люди жили в первую эпоху, и как поэзия с ее эпическими героями была моделью для второй эпохи, так и третья эпоха приобрела особый культурно - филологический характер, который можно выразить одним словом «проза». Поэзия теперь становится столь формализованной, столь классической по своей природе и столь лишенной герои­ческих эмоций, что по своей подлинной сущности она пре­вращается в прозу.

Но со временем придет к концу и эта эпоха. Ее опора на рационализм, технику, растущее число подданных или граждан, ширящуюся торговлю и символы, из которых все больше и больше изгоняются человеческие чувства, должна иметь непременными следствиями упадок и крах. Начнет­ся новый цикл истории, обновление cor so, хотя, разумеется, он ни в коем случае не будет точным повторением прошло -го — детерминизм Вико вовсе не является железным.

Многое здесь напоминает греческую и римскую докт­рину циклов. Можно с основанием допустить, учитывая достаточное знакомство Вико с античными трудами, что его концепция ricorsi, т.е. повторений в истории, подобно концепциям его ренессансных предшественников, уходит корнями в античную доктрину. Но здесь имеется большое отличие: вера Вико в Провидение, которую он постоянно подчеркивает, ведет его к тому, чтобы рассматривать corso, по которому идет каждая нация, как индивидуальный по отношению к Богу (это в некоторой степени предвосхищает

Глава 5. Вел'

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

икое восстановление

видение истории и Бога у Ранке) и поэтому отличный в важных деталях от других corsi*. И, как уже отмечалось, та же вера в Провидение позволяла Вико, подобно столь же религиозному Бодену, видеть последовательные corsi на все более высоких уровнях цивилизации.

Прежде чем закончить раздел, посвященный Вико, пред­ставляется важным подчеркнуть еще одну примечательную особенность его мышления, который распадается на не­сколько тесно связанных друг с другом частей. Для Вико существует отчетливая и ни к чему не сводимая модель, ко­торая, если использовать обобщающее высказывание сэра Исайи Берлина, «характеризует всю деятельность в рамках данного общества, общий стиль, отраженный в мышлении, искусстве, общественных институтах, языке, образе жизни и деятельности всего общества». Таким образом, опять же следуя за сэром Исайей, мы можем увидеть во временной последовательности таких моделей динамический, изменя­ющийся, способный к переменам характер человеческого рода; мы также можем понять тот факт, что, как настаивал Вико, те, кто в действительности что-либо придумывает или создает, могут понимать истинную реальность созда­ваемого лучше, чем те, кто просто рассматривает все это с некоторого расстояния (во времени или в пространстве). Наконец, человеческие творения для Вико — не искусст­венные сущности, которые можно изменять или преобра­зовывать как угодно, а, по словам сэра Исайи, «естествен­ные формы самовыражения, общения с другими людьми или с Богом». Многие во времена Вико были склонны ви­деть в сказках, легендах и мифах — и продолжают видеть спустя долгое время после него — нелепые, бессмысленные «пережитки». Вико задолго до Гердера, а затем Гегеля и его последователей, увидел в мифах абсолютно разумные, рациональные методы, с помощью которых примитивные люди упорядочивали и обосновывали для себя окружающий мир. Именно это качество делает Вико социологом знания. Независимо от того, считаем мы миф или суеверие произ­ведением искусства, пережившим века, или философской теорией Вселенной и человечества, важно, что мы видим

их не как противопоставление неким абстрактным и вне­временным принципам, но как часть культуры, в пределах которой они возникли. Стоит ли в таком случае удивлять­ся, что Вико, после того, как на него в XIX веке обратил внимание Мишле, вызвал столь широкое уважение среди тех мыслителей, кто (как, например, Конт и Маркс), имея иные идейные источники по данной проблеме, тем не менее высказывал ему свою похвалу? Уместно закончить наше изложение той данью, которую Кроче отдал Вико: «В сво­ем видении исторического развития человечества он пролил новый свет на примитивный язык, состоящий из воображе­ния, ритма и песни; на примитивное мышление, характе­ризуемое мифами; на примитивную и искреннюю поэзию Гомера в античности и Данте в христианские времена, от­личную от интеллектуалистской поэзии непоэтических эпох и XVIII века... Несмотря на пессимизм, который оставил его в одиночестве в эпоху великого революционного движе -ния, суть и отдельные характеристики его мышления пред­ставляли собой ансамбль доктрин и исторических интер­претаций, которым суждено было интегрировать, испра­вить и преобразовать рационализм XVIII века».

Все это верно и важно. Но если и есть ключевой элемент в его целостной, сложной и запутанной системе мысли, за который можно ухватиться при установлении значимости Вико для истории идеи прогресса, то это, я думаю, идея, содержащаяся в самом заглавии его величайшей работы — «Новая наука». Постхристианскую, современную идею прогресса лучше всего характеризует то, что она содержится в системах мышления, которые их авторы считали настоль­ко же научными, насколько научными являются физика и биология. Вико признавал и подчеркивал ведущую роль Провидения. Но в рамках этой веры лежала вера в науку, которая для грядущих поколений будет становиться все бо -лее автономной и независимой.

Множественное число от corso. — Прим. науч. ред.

Часть I. Происхождение и развитие идеи прогресса

ЧАСТЫ I

ТРИУМф ИДЕИ ПРОГРЕССА

ВЕДЕНИЕ

За время с 1750 до 1900 года идея прогресса в западной мысли достигла своего зенита в западной мысли как в обще -ственных, так и в научных кругах. Она стала даже не одной из важных идей Запада, а доминирующей идеей, даже если принять во внимание растущую значимость других идей, — таких как равенство, социальная справедливость и сувере­нитет, народа — каждая из которых, бесспорно, в то время сама по себе служила сигнальным огнем.

Однако особенность и ключевая роль понятия прогрес­са состоит в том, что именно оно становится контекстом для развития остальных идей. Свобода, равенство, сувере­нитет народа — все это становилось еще более желанным, побуждало к трудам и пробуждало надежды; но каждая из этих идей, будучи помещенной в контекст идеи прогрес­са, могла представать как нечто не просто желаемое, но и исторически необходимое, как неизбежное конечное до­стижение. Стало возможным продемонстрировать — как это сделали, в частности, Тюрго, Кондорсе, Сен-Симон, Конт, Гегель, Маркс и Спенсер — что всю историю можно рассматривать как медленное и постепенное, но при этом непрерывное и необходимое восхождение к некоей опре­деленной цели. Очевидно, что любая ценность, которую можно представить в качестве составной части истори­ческой необходимости, имеет стратегическое преимуще­ство в области политической и общественной деятельно­сти. Значимость относительно мелких дел, которые можно совершить в течение одного поколения для осуществления некоей идеи или ценности, повышается, когда их восприни­мают как шаги неумолимой поступи человечества. Вероят­но, Маркс осознавал это лучше других мыслителей XIX ве­ка, но он был в этом далеко не одинок.

В период, о котором сейчас речь, мы видим также на­чало и усиление секуляризации идеи прогресса, т.е. осво­бождения ее от долго поддерживавшейся взаимосвязи с Богом, в результате чего прогресс превратился в истори­ческий процесс, приводимый в действие и поддерживаемый исключительно естественными причинами. От известных

Введение 269

лекций и рассуждений Тюрго в 1750— 1751 годах, до Кон-дорсе, Конта, Маркса, Милля, Спенсера и других, — везде наблюдалось явное желание освободить прогресс от лю­бых существенных взаимоотношений с активным, ведущим, главенствующим Провидением. На протяжении этого пе­риода мы видим, что в философии и социальных науках одна система за другой были озабочены прежде всего де­монстрацией научной реальности прогресса человечества, а также законов и принципов, делающих прогресс неиз­бежным. Философы прогресса рассматривали свои собст­венные произведения в том же свете, что и работы Дарвина и Уоллеса, или Фарадея и Максвелла. Для Кондорсе или Маркса были абсурдом построения, выдвигающие гипоте­зу о Боге в качестве средства объяснения того, что гораздо правдоподобнее и проще объяснить действием естествен­ных и чисто человеческих сил. Этот процесс секуляризации идеи прогресса, который начался в значительной степени в XVIII веке, постепенно набирал силу в течение последую­щих двух веков и, без сомнения, достиг пика во второй по­ловине XX века (о чем я буду говорить далее, в главе 9).

Однако, отметив секуляризацию как основную силу в новых и современных формулировках веры в прогресс, тут же предупредим читателя, что секуляризация далеко не исчерпывает историю данной идеи в этот период. Даже в эпоху Просвещения, когда начался процесс секуляриза­ции, весьма уважаемые и влиятельные мыслители продол­жали настаивать на ключевой роли Провидения в прогрес­се человечества. Едва ли кто-либо из умов того времени пользовался большим почтением у философов Просвеще­ния в Западной Европе, чем Лессинг и Гердер в Герма­нии и Джозеф Пристли в Англии. Все трое глубоко верили в прогресс и в то же время неоднократно демонстрировали свою веру в Бога и приверженность христианству. Христи­анская вера не исчезла из истории этой идеи и в XIX веке. Ученые масштаба Луи Агассиса в Америке и столь выдаю -щиеся философы, как Гегель, сочетали веру в научную до­казуемость прогресса с благочестием и открыто выражае -мой верой в христианского Бога.

Дата добавления: 2015-04-30