Лекции 4-5. Лингво-коммуникативные параметры современной английской литературно-разговорной речи 1 страница

J I

К

I

/

«стандартный
язык» V

субстандартные '
4 формы V

Л наддиалектные формы

/

диалекты диалекты

Как видно из схемы (и из рассуждений Я. Горецкого), «стандарт- 1 ный язык», хотя и не является «низшей» («деградированной» и тд.) Ц формой НЯ, тем не менее в качестве орудия общения стоит рангом ниже КЛЯ.

Вряд ли это соответствует реальному положению вещей. Опре деленная противопоставленность «стандартного языка» кодифици­рованному ЛЯ, видимо, вытекает из особого положения obecna cestina, традиционно ассоциируемого в Чехословакии (Чехии) с го­родским просторечием. Ниже мы еще остановимся на некоторых аспектах указанной концепции Я. Горецкого и других представите­лей функционального подхода к идентификации разговорной ре­чи. Здесь же уместно отметить, что указанная концепция в своей

основе отражает современное состояние развитого НЯ (в данном случае, чешского) и является серьезной попыткой идентификации ЛРР. Достоинством этой и других концепций, в особенности А.И. Домашнева, Э.Г. Ризель и других лингвистов, является, в част­ности, дифференцированное рассмотрение далеко не однородного «промежуточного звена» в трихотомии: литературный язык — над-диалектные образования — диалект, глубокие исследования про­блем нормативности литературного языка, места и роли последне­го в современной вербальной коммуникации.

В реальной действительности «промежуточные образования» («стандартный язык», наддиалектные образования) весьма неодно­родны и нередко, в зависимости от конкретных социально-истори­ческих условий, какими-то элементами соприкасаются с КЛЯ (вхо­дят в него), какими-то - лежат за пределами КЛЯ. Нельзя не при­знать, что подобные изыскания содействуют более полному уясне­нию социально-коммуникативной функции РР (ЛРР) в рамках развитых литературных языков.

2. Различные подходы к идентификации ЛРР.

а) Лексикографический подход. Конституирование ЛРР на лексико-семантическом уровне на основе инвентаризации словар­ных единиц «разговорной окрашенности»: слов, устойчивых слово­сочетаний, изречений и пр., имеющих в словарях соответствую­щую помету, либо путем выписывания этих единиц из различных текстов и записей живой РР, также с последующей сверкой этих единиц с данными словарей давно и интенсивно используется лин­гвистами. Частным результатом подобных исследований являются словари, глоссарии, разговорники, отражающие разговорную лекси­ку русского¹, английского и других языков. Примером интерпрета­ции и способа оценки словарных материалов РР на материале рус­ского языка (на основе пометы «разг.») является статья П.Н. Дени­сова и Г.Ф. Кузьминой «Лексика разговорной речи» (Денисов и др., 1977). Авторы предлагают создавать полный и дифференциальные словари РР: тематические или тематически-категориальные, с уче­том грамматических, словообразовательных и функционально-се­мантических категорий. Вариантом последнего мог бы также стать комбинированный тематически-функционально-ситуативный сло­варь PP.

Подобный подход к идентификации ЛРР оправдан и конструк­тивен, хотя, естественно, для воссоздания цельной картины ЛРР он может использоваться лишь частично. Его недостатки связаны

См., например, К.Г. Паустовский (1984).

прежде всего с природой словарей, вообще лексикографических из­даний: воссоздаваемое с их помощью лексико-семантическое поле (в данном случае, РР) неизбежно обращено в прошлое (словари всегда отстают от реальности), данные фрагментарны и субъектив­ны (даже в полных словарях, создаваемых ныне коллективами, на­блюдается известный «разброс» в количестве и качестве материа­лов в алфавитных статьях, выполненных разными авторами), по­добные исследования (если только они не имеют целью выявление инноваций) лишены многого из того, что наблюдается в живой ре­чи. Воссоздаваемая с их помощью картина ЛРР невольно будет ста­тичной. Кроме того, основой указанных работ чаще всего становят­ся разновидности стилизованной, а не реально звучащей разговор­ной речи.

Уместно заметить, что лексикографический подход, опираю­щийся на идентификацию «разговорности» с помощью помет «разг.», «прост.» (соотв.: "coll/infml", "si"), в трихотомии «высокий» (поэтический) — «нейтральный» — «разговорный» (сниженный) (соотв.: "highflown"/ "poetical" - "neutral" - "colloquial" / "informal"), в известной мере затрудняет понимание феномена «разговорная речь». На это обращали внимание Д.Н. Шмелев¹, D. Crystal, D. Davy, G. Turner и другие лингвисты. В самом деле, эта трихотомия, ведущая у нас начало от трех «штилей» М.В. Ломоносова, нацелена на идентификацию стилистически окрашенных единиц, выделяю­щихся на фоне нейтральной лексики. К сожалению, слово «окра­шенность» может относиться к разнородным явлениям: экспрес­сивности, эмоциональной окраске, функционально-стилистиче­ской окраске (значимости), различным степеням оценочности (оценочным семам слова) и т.д. Использование трихотомии факти­чески уравнивает пометы «высок.» и «разг.» как пометы экспрессив­но-эмоциональной оценки. В языковой реальности, однако, подо­бная симметрия (типа очи — глаза — зенки) далеко не типична. Так, в русском языке есть немало нейтральных слов, имеющих си­нонимы, характеризуемые лишь пометой «высок.» («поэт.»), на­пример, лоб -* чело, флаг -*■ стяг, будущий -* грядущий и дру­гие, и не имеющих фактически сниженных (разговорных) вариан­тов. Другая группа слов имеет лишь сниженные варианты и не имеет высоких, торжественных, поэтических. Аналогичная карти-

¹ См.: «... «разговорная» и «просторечная» лексика, так же как и слова, содержа­щие в своих значениях экспрессивно-оценочные элементы, не представляет основное ядро разговорной речи, поэтому не наличие в тексте слов, имеющих соответствующие пометы, является решающим показателем «разговорности» (Шмелев, 1977: 90).

на прослеживается и в английском языке (ср. please —► pray, to curse -► to revile, child -r brat).

С другой стороны — и это важнее — разговорная лексика в своей основе нейтральна¹иво многих случаях (если не в боль­шинстве) лишена дополнительных экспрессивно-эмоциональных оттенков до тех пор, пока используется в сфере повседневного не­принужденного общения. Актуализация стилистической окраски подобных единиц происходит при использовании их за пределами этой сферы. Достаточно вспомнить тривиальный пример, связан­ный с формулами вежливости. Словосочетание old man (старик) во фразе 'See you later, old man!", адресованной приятелю при расстава­нии (если просодически не цыделяется), в будничной обстановке нейтрально, хотя и имеет потенциальную сему «ирон.», поскольку «приятель» не обязательно является стариком. Эта же фраза выгля­дела бы абсолютно неуместной, a old man получило бы негативную (фамильярную, уничижительную, оскорбительную) окраску при обращении к пожилому и уважаемому человеку в официальной об­становке. Помета «разг.» ("infml") прежде всего указывает на ограни­чение сферы применения.

Аналогичен описываемому так называемый субстанциональ­ный подход, в соответствии с которым исследователи пытаются ка­талогизировать лексический инвентарь, грамматико-синтаксиче-ские структуры, включая типы предложений, виды логико-синтак­сических связей, частотность употребления некоторых разговор­ных конструкций и т.п. Примером этого могут служить исследова­ния немецкой РР, проводившиеся в Иркутском университете (А.Т. Кривоносое и др.). На основе экстралингвистических особен­ностей РР (диалогичность, ситуативность, стремление к ясности) идентифицировался лексический и грамматический инвентарь РР, исходя из того, что «...каждая из указанных особенностей РР нахо­дит свое конкретное структурно-грамматическое выражение в язы­ке» (Структурные особенности РР, 1964).

Возможности описания конкретных структурных (грамматиче­ских, как и лексических) элементов заманчивы, однако этот путь чрезвычайно трудоемок, громоздок, а в области лексики — неис­черпаем, а потому весьма медленно приближает исследователя к идентификации PP.

В связи с анализируемым подходом представляется уместным

¹ Перефразируя Дж. Тернера, можно было бы сказать: представление о ЛРР, со­стоящей лишь из окрашенных единиц, аналогично было бы представлению об обеде, состоящем из горчицы.

коснуться некоторых общих тенденций англоязычной лексикогра­фии, в частности, касающихся отражения разговорных элементов языка в новейших изданиях наиболее авторитетных словарей.

Происходящий в настоящее время процесс демократизации об­щения находит свое отражение, в частности, и в изменении коди­фикационной направленности словарей, в заметном переходе от «предписывающей» роли (prescriptive dictionaries) к функции «опи­сания» и «регистрации» ("descriptive" dictionaries) реально функцио­нирующего лексического инвентаря национальных языков.

Как известно, до начала 60-х годов наиболее авторитетные сло­вари английского языка (Webster's и Oxford English Dictionary - OED) следовали предписывающим традициям. Появ­ление в 1961 г. "a descriptive dictionary" (Webster's Third New International) имело эффект разорвавшейся бомбы, в особенности в пуристски настроенных кругах англоговорящих стран. Суммируя эту реакцию, чешский лингвист Л. Сгуста писал о "Webster's 3rd scandal". Поясняя свою позицию, авторы словаря указывали в пре­дисловии: «За образец в данном словаре принимается современ­ный американский разговорный узус». Далее авторы-составители подчеркивали, что словарь регистрирует и санкционирует все сло­ва, их значения и употребления, наблюдаемые в речи, избегая ква­лификаций "right" and "wrong" (Webster's Third New International, 1961: General Introduction). Наиболее отчетливо эта позиция просле­живается в 9-м издании Webster's Collegiate Dictionary, в котором представлена не только сниженная, но и табуированная лексика. Составители OED придерживаются более осторожной позиции: так, 7-е издание 'The Concise Oxford Dictionary" (1982), как и словарь Н. Fowler's (дополненный и отредактированный в 1965 г. Е. Гоуэр-зом), — типичные нормативно-предписывающие издания. Между тем, последние выпуски дополнений к Большому оксфордскому словарю, вышедшие под редакцией Р. Берчфилда (1982, 1984), до­статочно широко отражают вокабуляр «человека с улицы» и по своей направленности описательны. Характерно, что некоторые новейшие терминологические словари составляются по принципу описания терминологической лексики «на том уровне понимания, который соответствует системе знаний рядового носителя языка» (Новое в зарубежной лингвистике, 1983:22).

Описываемые тенденции в лексикографии, таким образом, объ­ективно способствуют консолидации литературно-разговорной ре­чи, санкционируя и фактически кодифицируя элементы ее систе­мы.

б) Лингвостилистический подход. Этого направления придер-

живаются многие отечественные и зарубежные лингвисты. Хотя их трактовка понятий «стиль речи» и «разговорная речь» отличается значительной пестротой, объединяющим моментом является то, что статус, суть и основные особенности ЛРР рассматриваются ими через призму понятия «стиль» (функциональный стиль). Сторон­никами этого подхода являются В.П. Мурат, М.Н. Кожина, А.Н. Ко­жин, ОА. Крылова, В.В. Одинцов и другие — на материале русско­го языка; И.В. Арнольд, Дж. Тернер, Д. Аберкромби и другие — на материале английского языка. Неординарную аргументированную трактовку коллоквиалистики — науки, изучающей РР, и содержа­ния понятия «разговорная речь» в рамках стилистического подхо­да, дает Ю.М. Скребнев (Скребнев, 1985). Концепции и гипотезы, выдвигаемые автором, требуют, естественно, отдельного рассмотре­ния. Здесь же было бы уместным высказать некоторые соображе­ния относительно идентификации ЛРР с помощью понятия «стиль». Исходя из понимания стиля как совокупности «абсолютно специфических конституентов данного субъязыка» (там же: 27), Ю.М. Скребнев полагает, что «...объект коллоквиалистики, называе­мой обычно разговорной речью, или обиходной речью, можно оп­ределить как субъязык, обслуживающий сферу обиходно-разговор­ного общения, а предмет ее исследования — как структуру специ­фической области (стиль) этого языка». И далее: «Описание специ­фики субъязыка является стилистическим описанием, и, следова­тельно, коллоквиалистика представляет собой часть лингвистиче­ской стилистики» (там же: 31).

Конечно, подобный подход автора к анализу реально существу­ющего феномена ЛРР не менее правомерен, чем анализ ЛРР с иных позиций, тем более, если он приближает нас к пониманию сущностных характеристик ЛРР. Однако избранный автором ме­тод гипостазирования, последовательно проводящийся на протя­жении всего исследования, к сожалению, не исключает воссоздания искусственного конструкта ЛРР, а не функционирующей в беско­нечно разнообразных проявлениях живой ЛРР, а значит, и извест­ного искажения реальной картины.

В частности, далеко не все лингвисты придерживаются понима­ния «стиля» как совокупности абсолютно специфических конститу­ентов языка. Как известно, квинтэссенцию функционального стиля составляют не только специфические элементы, но и особенности их взаимодействия и взаимосвязи с общелитературными средства­ми, назначение конкретного текста с учетом читателя/слушателя, замысел автора и другие важнейшие компоненты. Например, на­личие энного количества «абсолютно специфических» элементов

(сугубо медицинских терминов и некоторых типичных для этой области синтаксических построений) в газетной статье, посвящен­ной успехам медицины в борьбе с вирусными заболеваниями, вряд ли относит данный текст к стилю «научной прозы», тем более, если учитывать тенденции современной публицистики к использо­ванию иностилевых элементов¹. Понимание «стиля» как совокуп­ности абсолютно специфических элементов и исключение из рас­смотрения «статистически нетипичных» (Ю.М. Скребнев) единиц, с другой стороны, принципиально противоречит природе РР, осно­ву которой составляет не только широкое использование готовых структур, стереотипных высказываний, «модных» слов и т.д., но и «стремление говорящих к антистандарту, речевой раскованности, речетворчеству» (Земская и др., 1981:44).

Представление о том, что ЛРР не является функциональным стилем литературного языка (наряду с научным, официально-де­ловым и другими) подтверждают также следующие соображения.

В основе выделения функционально-стилистических разновид­ностей ЛЯ лежат внеязыковые (социокультурные, социопсихоло­гические и иные) факторы, формы общественного сознания, спе­цифическая языковая ситуация, находящие концентрированное выражение в «типах деятельности социального коллектива» (Бере-зин и др., 1979), коррелирующих со сферами вербальной коммуни­кации. В традиционном понимании такой сферой для ЛРР являет­ся сфера «обиходно-разговорного общения», под которой чаще все­го (эксплицитно или имплицитно) понимают «сферу быта». Но, во-первых, одно-однозначных соответствий между сферой коммуни­кации и разновидностью ЛЯ, как известно, не существует и в той же обиходно-разговорной сфере и потенциально и практически могут использоваться не одна, а несколько разновидностей национально­го языка (устная форма ЛЯ, ЛРР, просторечие, диалект, говоры). Во-вторых, «быт» давно уже ушел от традиционного понимания, и, учитывая, что тематических рамок для ЛРР не существует², дан­ный тип общения под влиянием интеллектуализации языка опре­деленно не сводится к разговорам «о том, о сем», «о погоде», «о по­купках» и т.д., а включает обмен мнениями о политике, науке, куль­туре, спорте и пр. В-третьих, ЛРР ныне используется не только в обиходно-бытовом, но и повседневно-производственном, не только

¹ Об этом убедительно говорится в ряде исследований (см., например, канд. дисс.
З.В. Соловьевой, 1977).

2 См., например, категоричное утверждение по этому поводу Т.Г. Винокур

(1977:304).

в межличностном, но и в массовом непринужденном общении. Это подтверждается, в частности, анализом фунционирования совре­менной английской литературно-разговорной речи (Standard Educated Colloquial Informal English - SECE): «Разговорная форма английского языка — это языковая разновидность, которую мы ис­пользуем ныне в повседневной жизни... Это нормальный англий­ский язык, используемый нами в классной аудитории, в деловом мире, в социальном мире» (Coman et al, 1972:165). В-четвертых, все известные функциональные стили базируются на подготовленной, «отшлифованной» книжно-письменной разновидности КЛЯ, в то время как основой ЛРР (SECE) является неподготовленная (глав­ным образом, устная) речь. В-пятых, интегральной чертой ЛРР яв­ляется неоднородность элементов на всех уровнях языка (от фоне­тического до синтаксического), так называемая «разностильность». А «лингвистическая формация», специфическая черта кото­рой — «стилистическая неоднородность», не может расцениваться как стиль (Шмелев, 1977:82).

Таким образом, несмотря на известную правомерность лингво-стилистического подхода к идентификации ЛРР, последний не ох­ватывает всего многообразия особенностей этого феномена, хотя и заставляет подумать о некоторых аспектах «разговорности» как спе­цифической функциональной окраске. Мы еще вернемся к терми­ну «разговорный стиль» ниже.

в) Функциональный (функционально-структурный) подход. Наиболее полно и последовательно этот подход, начиная с 30-х го­дов, представлен в исследованиях чешских и словацких языкове­дов, объединившихся в Пражском лингвистическом кружке и прежде всего в трудах В. Матезиуса, Б. Гавранека, А. Едлички и их последователей.

По мнению этой группы ученых, отбор и использование ресур­сов национального языка в процессе коммуникации детерминиру­ется функциями языка. «Высказывание в народном языке, — ут­верждает Б. Гавранек, — можно свести к функции комму­никативной (разрядка автора. — Г.О.), то есть оно относится к области каждодневных сообщений¹, а «отбор языковых средств в конкретных языковых высказываниях зависит от ц е л и вы­сказывания (разрядка автора. — Г.О.), он направлен на функ­цию высказывания». И далее: «Точно также и в литературном язы-

Под народным (общенародным) языком Б. Гавранек понимает «наддиалектное (интердиалектное) образование, в рамках которого могут существовать обиходно-раз­говорная речь (типа obecna cestina), говоры» (см. там же:34б).

ке отбор языковых средств зависит от цели, которой подчиняется конкретное высказывание. Однако различие между ними состоит в том, что функции литературного языка значительно более развиты и более строго разграничены и... сферы, охватываемые литератур­ным языком, гораздо более разнообразны, чем области употребле­ния языка народного, поскольку не все понятия можно передать средствами народного языка» (Гавранек, 1967:346,347).

Характеризуя различия между языком, речью и речевыми про­изведениями (в современном понимании — речевой деятельно­стью), В. Матезиус подчеркивал: «Языковой системе как абстрак­ции противостоят конкретные результаты отдельных высказыва­ний. В высказываниях реализуются выразительные возможности, предоставляемые языковой системой всякий раз для конкретных задач и с определенным воздействием. Каждое высказывание име­ет свое собственное вещественное содержание и возникает из свое­образной ситуации. В каждом высказывании отражается актуаль­ное отношение говорящего к действительности и его отношение к слушателю, реальному или мыслимому. Это приложимо в равной мере как к отрезку повседневной речи, так и к отрывку из пропове­ди или научного изложения... Все четыре момента — веществен­ное содержание и ситуационная перспектива, отношение говоря­щего к конкретной действительности и его отношение к слушате­лю — создают прежде всего смысловую сторону высказывания и поэтому способ, посредством которого оформляется высказывание, мы называем его смысловой структурой» (Матезиус, 1967:446).

Релевантны для идентификации разговорной речи и рассужде­ния В. Матезиуса относительно таких функций языка, как сообще­ние, экспрессия, эмотивность. «Высказывание, направленное на слушателя, мы называем по его функции коммуникативным вы­сказыванием» (сообщением), — указывает ученый. По его мнению, подобные единицы преобладают в речи и «языковые системы из­вестных нам языков построены так, чтобы отвечать потребностям высказываний, направленных на слушателя. Противоположно­стью сообщения является экспрессивное выражение, или экспрес­сия, то есть выражение внутреннего состояния говорящего, служа­щее часто для собственного облегчения и, следовательно, не только не направленное на слушателя, но иногда даже прямо отрицающее возможность существования последнего. Основное различие между сообщением и экспрессией можно себе уяснить, вспомнив о разли­чии между преднамеренным выговором и укоризненным замеча­нием, которое помимо воли вырвалось у вас только потому, что вы не смогли побороть в себе недовольства» (там же: 446). Далее спра-

ведливо отмечается, что сообщение и экспрессия очень редко про­являются «в чистой форме», что в живом разговоре они «тесно пе­реплетаются».

Весьма существенно наблюдение В. Матезиуса относительно эмоционального компонента высказывания. «Из всех элементов, которые удается установить в содержании языкового наименова­ния, труднее всего подвергнуть анализу эмоциональный аспект. Это обусловлено тем, что в эмоциональном акценте больше, чем в вещественном содержании и символической значимости, наряду с точкой зрения говорящего проявляется также установка на слуша­ющего или читателя и что здесь многое решает ситуация» (там же: 457). Для иллюстрации сказанного автор приводит пример со сло­вом теплый: теплое пиво — теплая квартира. В обоих случаях номинативное значение слова теплый нейтрально. «Различие в эмоциональном акценте, передаваемое нами,... станет ясным, если мы в первом случае сможем сказать, что пиво противно теплое, а во втором, что квартира замечательно теплая» (там же: 457).

Автор напоминает, что эмоциональность может выражаться в языке с помощью словоизменительных суффиксов (теплый -* тепленький), что она часто определяется в речи ситуацией, что в ус­тной речи она реализуется с помощью тона, «то есть расстановкой ударения, темпом речи и окраской голоса» (там же: 459).

Говоря о разговорной речи, В. Матезиус выделяет, в частности, такие ее особенности, как ясность коммуникативного замысла и уп­рощенную структуру высказывания; подчеркивает, что разговор­ные высказывания «кишат местоимениями» (дейксисом), что дее­причастные обороты исчезли из разговорного языка, что разговор­ная речь, «легко поддающаяся изменчивой моде, а также охотнее принимающая новые названия, более богата неологизмами» (там же: 463) и т.п.

Характеризуя эволюцию взглядов Пражского лингвистического кружка относительно фундаментального понятия «литературный язык», А. Едличка указывает, что если «старая теория, противопо­ставляя литературный язык так называемому народному языку, рассматривала его как чисто письменный язык, как язык монолога, реализуемый в общественной практике и отличающийся преиму­щественно консервативным характером своих средств», то новая теория (после программного выступления Пражского кружка в 1932 г.) «исходила прежде всего из функционального аспекта», она рассматривала литературный язык «как образование полифункци­ональное, отличающееся в этом отношении от народного языка, который является по своей сущности монофункциональным и слу-

жит лишь целям взаимопонимания» (там же: 547). А. Едличка в цитируемом произведении настаивает на оппозиции «обществен­ная—приватная сфера», соотнося ее с оппозицией литературный — обиходно-разговорный язык. Правда, делается некоторое допу­щение: «В настоящее время, — говорит он, —... данное противопо­ставление постепенно нейтрализуется и отчасти уже воспринима­ется как противопоставление внутри самого литературного языка». И далее: «Современное языковое развитие обнаруживает тенден­цию к сближению литературного и обиходно-разговорного языка» (там же: 556).

К сожалению, мы лишены возможности более подробно остано­виться на теоретических посылках представителей функциональ­ного подхода к языку, но и отрывочные фрагменты их рассужде­ний проливают свет на затрагиваемую проблему идентификации ЛРР, хотя некоторые положения нуждаются ныне в известных уточнениях.

Существенно дополняет и углубляет представление о литера­турном языке и разговорной речи серия новейших работ чешских и словацких лингвистов¹, продолжающих разработку фундамен­тальных языковедческих проблем, начатых трудами В. Матезиуса, Б. Гавранека и других.

Несмотря на очевидные успехи во всестороннем описании ли­тературного языка в мировой лингвистике, К. Горалек симптома­тично замечает, что «в настоящее время нельзя утверждать, что те­ория литературного языка окончательно оформилась и что она не нуждается в уточнении некоторых своих исходных положений»² (Горалек, 1988: 22). Если попытаться схематично суммировать не­которые из новых положений и уточнений, релевантных пробле­мам ЛРР, то следовало бы упомянуть и прокомментировать следу­ющее.

1. Весьма существенны замечания о норме литературного язы­ка: «При изучении и оценке значения функциональных стилисти­ческих типов для развития современных литературных языков и для их современного состояния все указывает на то, что постепенно ослабевает влияние языка художественных текстов на образование и закрепление осознания нормы и, напротив, возрастает влияние и воздействие на нее специального языка (прежде всего языка попу-

См. сборник «Новое в зарубежной лингвистике», вып XX (М., 1988). 2 Так, по мнению Я. Горецкого, «не совсем ясно, относится ли к литературному языку разговорный стиль» (Горецкий, 1988: 213).

лярной специальной литературы и языка публицистики не только письменной, но и устной)» (Едличка, 1988: 74). И далее: «Исследова­ние современного литературного языка и его нормы сегодня во многих странах опирается как раз на те собрания языковых выска­зываний, которые ранее были забыты: значительное внимание уде­ляется устным высказываниям, в том числе и спонтанным, разу­меется, литературным (исследуется прежде всего синтаксис этих высказываний), на первый план выступают публицистические реа­лизации, включая и устные высказывания, а также научно-попу­лярные реализации. Предметом исследования является в этом случае, разумеется, не построение текста, его стилистическая орга­низация, а набор, средств выражения, встречающихся в текстах, и их характер по отношению к норме. Во всех упомянутых областях мы являемся свидетелями проникновения и использования инно­ваций, которые могут стать — если они будут приняты языковым коллективом — частью литературной нормы» (там же: 75).

Сказанное подкрепляет избранный в данном пособии объект описания — устные высказывания, в частности, спонтанные, под­черкивает необходимость и актуальность изучения прежде всего реального, а не академического языка, нормы которого (и со­циолингвистические и интралингвистические) формируются ныне в недрах языка специальной литературы и средств массовой ком­муникации и в уменьшающейся степени связаны с закономерно­стями художественных текстов.

2. Предлагается «найти более точную методику определения статуса литературного языка в соответствующем языковом целом» (Барнет, 1988: 190). В. Барнет предпринимает конструктивные по­пытки идентификации литературного языка в рамках националь­ного языка в условиях современной социальной коммуникации. Он выдвигает для этого две точки зрения: структурную и функци­ональную. Структурные различия опираются на исторические фак­торы и проявляются, прежде всего, в различиях между литератур­ным языком и нелитературными образованиями в каждом этно-языке (национальном языке). Постулируется понятие структурной дистанции, которое используется при структурном описании от­дельных языковых планов (например, фонологического). Другой подход — функциональный — основан на наблюдении, что «сово­купность социально релевантных коммуникативных ситуаций при общении в определенном сообществе по-разному распределяется между отдельными образованиями соответствующего языкового Целого. В этом отношении ситуация в языковых сообществах, в ко­торых литературному языку противостоит местный диалект, отли-

чается от ситуации, при которой литературной форме противосто­ит обиходно-разговорная форма» (там же: 191). Иными словами, языковое целое функционально может рассматриваться в рамках дихотомии или трихотомии. Автор выдвигает понятие функцио­нальной дистанции, на основе которого, по его мнению, «возможно измерение функциональной валентности литературной формы по отношению к остальным нелитературным формам» (там же: 191).

Дата добавления: 2015-05-06