Традиции коллективистского воспитания. 1 страница

Имплицитная теория воспитания. В пособии А. В. Мудрика «Введение в социальную педагогику» под этносом понима­ется исторически сложившаяся в определенной стране, устой­чивая совокупность людей, обладающих общим менталите­том, национальным самосознанием, стабильными особенно­стями культуры, а также осознанием своего единства и от­личия от других подобных образований. Таким образом, наиболее значимой для этноса являетсяспособность к самомдентификации. Этническая принадлежность определяется, с одной стороны, языком и культурой, стоящей за ним. С дру­гой — она осознается самим человеком в связи с тем, что его семья относит себя к определенной нации и, соответст­венно, ближайшее окружение считает его принадлежащим к ней. То есть этнос — явление историко-социально-культурное.

Неявные традиции этноса и педагогическая мифология.

Следовательно, русский — тот, кто идентифицирует себя с

русской историей и культурой, а тем самым и со страной, в которой все формы социальной жизни ориентированы именно на эту культуру и на общие для данной нации историю и си­стему ценностей. Влияние этнокультурных условий на само­определение человека наиболее существенно обусловлено тем, что принято называть менталитетом этноса. Менталитет —

это глубинный духовный склад, присущий этносу как боль­шой группе людей, сформировавшийся в определенных природно-климатических и историко-культурных условиях. Мен­талитет этноса определяет свойственные его представителям способы видеть и воспринимать окружающий мир и на ког­нитивном (познавательном) и на аффективном (чувствен­ном), и на прагматическом уровнях. Менталитет, в связи с этим, проявляется и в свойственных представителям этноса способах действовать в окружающем мире. Одним из условий бессознательного усвоения человеком менталитета этноса яв­ляется то, что в нем присутствуют имплицитные концепции личности и ее воспитания.

Междисциплинарные (кросс-культурные) результаты ис­следований И. С. Кона (10) имплицитных концепций лич­ности и воспитания предоставляют огромный материал для педагогической трактовки источников и механизмов возник­новения, становления и существования российского мента­литета.

Имплицитные, т. е. неявные, подразумеваемые, неясные, несформулированные теории личности, присущие каждому этносу, есть совокупность неких представлений, несущих в себе ответы на ряд вопросов: каковы природа и возможности человека? Чем он является, может и должен быть? и др. От­веты на эти вопросы образуют имплицитную концепцию лич­ности.

Естественным следствием наличия имплицитной кон­цепции личности является наличие в менталитете этноса так­же имплицитной концепции и развивающей ее народной «теории» воспитания. Именно она во многом определяет то, чего взрослые добиваются от детей и каким образом они это делают. Ее следует рассматривать как центральную цен­ностную ориентацию у взрослых в сфере социального пове­дения по отношению к подрастающим поколениям. Этнопсихологи выделяют такие различия между национальными куль­турами, которые вполне соответствуют представлениям о раз­личиях в воспитании: представления о характере, трудовой деятельности и отношении к ней, отраженные в специфиче­ских традициях, фольклоре, обычаях и ритуалах; о домаш­нем быте и уюте; о красивом и уродливом; о доброте, веж­ливости, такте, сдержанности; о ценности самостоятельности и общинных ценностях и т. д.

Базовый образ имплицитной концепции личности обладает внутренним единством, которое проявляется в обобщенном

этническом идеале, своеобразной бытовой метафоре, имею­щей много общего с метафорой литературной, поскольку на­иболее ярко проявляется в устном народном творчестве _ фольклоре (10, С. 111—112). Канон воспитания — то, что стало твердо установленным, традиционным и общеприня­тым у конкретного этноса. Канон, в данном случае, опреде­ляет нормативный образ человека, воплощение которого, со всеми оговорками и поправками, корректирующими идеаль­ное, и есть процесс реализации неявной этнической мечты.

Феномен захвата власти большевиками при наименьшей популярности их партии (по ее представленности в выбор­ном парламенте — Учредительном собрании) становится более понятен при исследовании его внутреннего источника. По сути, большевики актуализировали, то есть извлек­ли и сделали видимо-доступными, легитимированными те «ценности» народного духа, с которыми во все века боролась власть самодержавия. Предложенная большевиками система нравственных ценностей базировалась на имплицитно суще­ствующей в народном сознании национальной мечте о быст­рых и нетрудоемких способах перехода от нищеты к процветанию. Национальная мечта — это противопоставляемая внешним условиям существования внутренняя традиция на­ции по созданию «образа счастливой жизни». Она составля­ет ядро так называемой обыкновенной, житейской стратегии существования, представленной базовым образом и этниче­ским идеалом, определяющими народный канон воспитания. В целом эти категории составляют ориентиры народного вос­питания, во многом не совпадающего с ценностным содержа­нием воспитания официально-государственного — эксплицит­ной концепции воспитания.

Неявные ориентиры этнопедагогики. Наиболее яркие об­разы фольклора отражают те коллизии этнического созна­ния, которые оставили глубокий след при переживании их как желаемые, но не реальные для достижения. Эффектная образность присуща тем пословицам русского фольклора, ко­торые описывают человеческие пороки: лень, распутство, воровство, обжорство и др. Можно предположить, что таким способом пороки высмеиваются, приобретая значение нега­тивного примера, ориентира для воспитания отрицательного к ним отношения. С этим можно согласиться, если опустить явно заложенный в пословицах элемент тайного восхищения данными пороками. Пословицы позитивной направленности отражают то, что должно быть, требуют, заставляют соответ-

ствовать необходимому, что понимается, но не принимается как руководство к действию.

Умышленное «невнимание» к антиценностям народного воспитания способствовало созданию в советской педагогике неполного ценностного портрета россиянина. В конечном итоге фольклорные подтасовки и фальсификации «вылепили» как бы народный образ труженика, на «формирование» ко­торого и были брошены силы коммунистического воспита­ния.

Аналогичным образом представлено отношение к ценности труда в русских народных сказках и былинах. Своеобразной «стартовой» ценностью здесь выступает такая этнохарактеристика, как эзотеричность российского менталитета, то есть постоянное ожидание чуда.

Гуманистичность традиции зависит от понимания смысла ценностей труда, отдыха, свободы и т. д. Представления о труде действительно занимают первое место в рейтинге черт и свойств, определяющих ценность передаваемого отношения. Понятно стремление официальной этнопедагогики рас­сматривать позитивные пословицы «как единство педагоги­ческой мудрости и педагогической деятельности народа». Однако такая позиция продолжает традицию одностороннего рассмотрения смысла ценностей, содержащихся в народном воспитании. Сравним назидательно-устрашающую пословицу «хлеб затопчешь — Бог накажет — земля проглотит» с игриво-ленивой — «были б хлеб да одежа, так и ел |бы ле­жа», создающей живой образ мечтающего о недостижимом, но очень желанном русского крестьянина.

Обратимся к наиболее характерным для России фольк­лорным жанрам — к сказкам (сказаниям, легендам, былинам и т. д.) и пословицам (поговоркам, присказкам и т. д.).

Три главных героя русских народных сказок — Илья Муромец, Иванушка-дурачок и его коронованный тезка Иван-царевич. Опираясь на представления о труде, как наиболее значимую основу, формирующую русский национальный ха­рактер и соответственно отраженную в фольклоре, определим отношение к ней обозначенных персонажей.

По разным причинам, но в целом одинаково, ни одиниз

героев (никаким) трудом не занимается. Илья Муромец просидел на печи тридцать лет и три года по причине врож­денной болезни и, чудесным образом излечившись, начинает совершать ратные, но отнюдь не трудовые подвиги. Отноше­ние к ратному труду явно положительное, но вычленить от-

ношение к традиционно тяжкому крестьянскому труду, даже по косвенным показателям, достаточно сложно. При современ­ном прочтении возникает невольная аллюзия на явление, ши­роко распространившееся в связи с уклонением от трудовой и воинской повинности и обозначенное в современном фоль­клоре глаголом «косить», «закашивать», т. е. уклоняться от общественных обязанностей, предоставляя поддельные доку­менты о болезни, синонимы: схиливать, сваливать, отмасты-риваться, придуриваться и т. д.

Примечательно, что исходной мотивацией, источником ис­целения и последовавших поступков является не столько мо­тив «за державу обидно», традиционно фигурирующий в тол­кованиях народных подвигов, сколько мотивы страха и лич­ного оскорбления, привнесенные «инородцами и иноверцами», издевавшимися над ущербностью будущего героя.

Сомнительно, что под «державой» современники и даже потомки Ильи Муромца могли понимать Владимирское кня­жество, даже если применить к этому феодальному наделу столь модный сегодня термин «малая родина».

Изначально и принципиально занимается «ничегонедела­нием» и Иванушка-дурачок, чья лень как бы оправдывается его умственными способностями, вернее, отсутствием тако­вых — что с дурака взять. На поверку он оказывается да­леко не глупым, испрашивая себе вполне разумные матери­альные блага, хотя и с некоторой придурковатостью, но и та только видимость: казалось бы, зачем дураку самоходная печь, ведь по щучьему велению можно и без печи переме­щаться, куда пожелаешь? В данном случае печь — это ме­тафора куража, издевки, эпатажа: основа любой избы, рус­ская печь, без которой изба — не жилье, движется! Безудержное народное воображение воплощает недостижимую, но столь желанную мечту — сняться с места; да как сни­мется, куда двинется крепостной?

Вновь аллюзия уклонения, но уже двойного: от работы и от крепостной доли, подкрепляемая вечной российской изво­ротливостью, силой «заднего ума», которой так крепок рос­сийский мужик своими издевками и над самим собой, и над устоями, откровенно навязанными извне — княжеской, а за­тем государевой и боярской волей. Это уже не литературо­ведческая «аллюзия», а прямой намек народной мудрости — имплицитной практики воспитания, дающей неявный, но очень значимый нравственный ориентир: «сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок» — смекайте, дети, как

надо жить, что иметь в виду про себя, а что — на люди выносить.

Повторяется и источник мотивации: лично Иванушку «до­летавшие» попреки матушки, благодаря которым он и отпра­вился по воду, да и зачерпнул из полыньи чудотворную щуку.

Как бы особняком стоит в русском фольклоре образ Ива­на-царевича, уже по происхождению не имеющего никакого отношения к трудовой деятельности. Вместе с тем он тоже «свой»: неудалый, забитый, объект постоянных насмешек, издевок, тоже по-своему «угнетенный», но уже на ином, высо­ком уровне. Там, оказывается, тоже не все сладко и гладко. Мотивации для последующих трансформаций вроде бы и нет, но она подразумевается в личности царевича, столь же убо­гого, как и предыдущие герои-простолюдины, чем с ними я объединенного. Привычен и феномен преображения посред­ством чуда, смысл которого и состоит в моментальном пе­реходе на новый качественный уровень бытия, причем без всяких к тому личных усилий.

Первостепенность труда прослеживается и в другом фоль­клорном жанре — народных пословицах. Опуская общеиз­вестные угрожающе-назидательные пословицы, ориентирую­щие на то, что необходимо, а также ложнопозитивные. якобы «народные» образцы этого жанра, вроде «шпаргалку поднял — пионерскую честь уронил» или «на печи лежать — трудодней не видать» (обусловленность создания пословиц, частушек, сказок и т. д. идеологическим заказом, когда этим процессом управляли из ЦК, а выполняли его на местах литсотрудники местной прессы, достаточно полно описана А. Рекемчуком в романе «Тридцать шесть и шесть»), обра­тимся к тем пословицам, которые ориентированы на подлин­ные стремления и чаяния.

В русском фольклоре пословицы и поговорки имеются на все случаи жизни и многим из них свойственны те же состав­ляющие, что и сказкам: ориентации на безделье, личное уча­стие неучастием, моментальное достижение невероятного по­средством чуда. Пожалуй, наиболее концентрированно эти ориентации представлены в широко известной пословице:

«из грязи — в князи». Лаконично, даже лапидарно, емко и образно, что называется — в двух словах, выражена здесь Ве­ликая Российская Мечта. Но бездеятельность, лень, прио­ритет отдыха над работой, бесспорные лидеры нравственных ориентиров в имплицитных представлениях о труде увенчива-

ются, пожалуй, таким шедевром: «Если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород». Не надо даже в лес ходить, вытащил грибок изо рта и — порядок. В продолжение ряда — «проглотить-то хочется, да жевать лень».

Можно предположить, что возведение безделья в превос­ходную степень есть естественная реакция народного сознания на изнурительный, навязанный подневольный труд. Присут­ствует здесь и элемент «черного» юмора, поскольку вряд ли вечно голодный и нищий крестьянин станет лениться проже­вать то, что есть. Вместе с тем не следует забывать, что фоль­клорные жанры, скорее неосознанно, чем сознательно, не.

только описывают идеалы, но и формируют их, воздейству­ют на образ жизни.

По-своему прав был В. И. Ленин, определяя традицион­ный уклад жизни и народного воспитания в аграрной Рос­сии как «патриархальщину, полудикость и самую настоящую дикость». Однако такое определение не помешало ему умело спекулировать на тайной российской мечте: на желании ра­зом, одним махом покончить с бедностью — но не упорным трудом, а быстрым и чудодейственным революционным пре­ображением; на поклонении идолам разбойного уравнитель­ного перераспределения чужого добра — «грабь награблен­ное!»; на отсутствии желания что-либо производить при на­личии страстного желания иметь как можно больше; на праздности и ненависти ко всему основательному, трудолю­бивому, зажиточному; на сектантском невежестве и идео­логии озлобленности; на поиске виноватых, «врагов» за пре­делами собственного «Я» и т. д.

Концепция этногенеза и педагогическая традиция. Второй подход к истокам неявного воспитания предполагает иссле­дование скрытых или незамечаемых эксплицитной стратегией образования и ее разработчиками, имплицитных факторов, обусловивших возникновение нравственных приоритетов на­родного сознания. Феноменологическое проникновение в причины и условия возникновения рассматриваемого фено­мена поможет не только обнаружить его источник, что ин­тересно само по себе, как увлекательный процесс познания. Гораздо важнее то, что этот процесс, в соответствии с кон­цепцией феноменологии, помогает найти метод расчистки сознания, от того, что Э. Гуссерль обобщенно назвал «пред­рассудками». В данном контексте предрассудками могут быть обозначены те смыслы, которые традиционно-экспли-

!49

цитная стратегия образования придает идеалам народного воспитания по вектору долженствования, как ориентациям на то, что должно быть, вместо ориентации на то, что реально.

Одним из наиболее продуктивных способов в этом плане является определение тех условий, при которых возникла русская нация с выходом на условия возникновения отдель­ного этноса. Обращение к такому методу познания связано с открытием Л. Н. Гумилевым феномена пассионарного толч­ка, предшествующего зарождению нового этноса.

Концепция Л. Н. Гумилева (4) объясняет возникновение любого этноса как результат появления избыточной биохи­мической энергии, возникающей вследствие распада нации и последующего смешения составляющих ее этносов с другими. Разрушение этнической целостности сопровождается «вли­ванием новой крови», благодаря чему «дремавшая» биохи­мическая энергия старого этноса получает мощную подпит­ку — в основном — от ранее враждебных ей этносов. Про­исходит пассионарный толчок (или взрыв), благодаря ко­торому освобождается энергия нового объединения людей, способствующая и зарождению нации и ее резкому подъему. Но возможны и другие варианты: полное исчезновение нации в результате молниеносного и полного истребления (Римская империя после нашествия Аттилы — V в. н. э.); утрата прак­тически всех национальных приоритетов (Эллада под вла­стью Рима с I в. н. э.); вхождение нации в стадию гомеостаза — установления гармонии с внешней средой, успокоение и сон нации, постепенная ассимиляция с другими этносами (Золотая орда после XV в., готы после XIV в.).

Русь прошла через развал удельных княжеств, но вышла из фазы обскурации — полного уничтожения прежних усто­ев — превратившись в мощное централизованное государст­во Московия за счет новой крови татаро-монгольских этносов. В период пассионарного толчка, длящегося незначительное время (20—70 лет) и происходит «закладка» новой этнической характеристики, т. е. новых свойств характера, отличитель­ных черт, типичных только для этого этноса. Особенность этнохарактеристики состоит в том, что она единожды полу­чает свою энергию, благодаря которой происходит развитие общества в различных социально-экономических системах. В дальнейшем этнохарактеристика не изменяется, составляя основу психических качеств как отдельной личности, так и состоящего из личностей этноса.

Процесс этногенеза — зарождения этноса (по Л. Н. Гуми-

леву) — определяют три параметра: ландшафтно-географический (жесткая связь этноса с кормящим ландшафтом и свой­ственным ему климатом); энергия, создавшая данную этносистему и неотвратимо убывающая (рассеивается среди окру­жающих этносов или уходит в никуда вместе с гибелью ее но­сителей); этническая доминанта (культурная традиция, «оча­ровывающая» потомков). Применительно к Руси, эта тради­ция — заимствованная византийская иконопись, византий­ское христианство и богословие, византийская церковная му­зыка и т. д.

Развивая концепцию этногенеза в педагогическом аспекте позволим высказать собственную точку зрения.

Пассионарный толчок, предшествовавший возникновению российской нации в новом качестве централизованного госу­дарства, произошел во второй половине XIV в. После победы над войсками Мамая, обескровившей обе стороны, граница русских княжеств начинает постепенное движение к югу от «иско.нно русских» земель и на долгий срок (почти на 400 лет!) устанавливается на линии современного г. Воро­нежа, по правому берегу одноименной реки. Этот процесс сопряжен с преодолением различных трудностей, традицион­но сопровождающих освоение новых территории. Именно преодоление трудностей в сочетании с тремя параметрами этногенеза формирует характер первопроходцев, развивая и закладывали те личностные черты, которые наиболее востребуемы в данный момент, но впоследствии неизменно повто­ряемы потомством.

Ландшафтно-климатические условия благоприятствуют первопоселенцам. Более того. после своенравного климата Средней Руси, новые земли предстают настоящим раем: чер­нозем вместо глинозема и песчаника, продолжительное лето вместо внезапных августовских заморозков, относительно мягкая зима, ровная степь и т. д. создают все условия для равномерного, спокойного и мирного труда.

Но покорители новых пространств уже несли в себе гене­тически переданный заряд, код личностных характеристик, формировавшийся столетиями у их предков ландшафтом и климатом прежних мест проживания. По мнению историка В. О. Ключевского () эти характеристики (в прежнее время и в прежнем месте) возникли как противопоставление капри­зу природы каприза собственной отваги, где безрассудство преобладает над смелостью и приводит к безнадежным, не­предсказуемым и нерасчетливым решениям, к исконно рус-

ской наклонности дразнить счастье, играть в удачу — к ве­ликорусскому «авось».

Природа приучила великоросса к чрезмерному кратко­срочному напряжению всех сил: работать быстро, лихорадоч­но, споро — чтобы успеть за короткое и ненастное лето на­чать и закончить все земледельческие заботы и в течение долгой зимы предаваться вынужденному безделью — отсюда и непривычка к равномерному распределению сил и привычка к импульсивному поведению. Невозможность рассчитать на­перед план действия выработала привычку в большей сте­пени обсуждать то, что было и как было бы, если бы..., вместо привычки ставить цели, больше оглядываться назад, чем за­глядывать вперед, быть осмотрительным без предусмотри­тельности, больше замечать следствия, чем отмечать причи­ны, их породившие, быть сильным так называемым «задним умом».

Очевидно, что трудности, с которыми столкнулись органи­зованные переселенцы, имели большую связь с оборонитель­ными действиями, нежели с действиями по преодолению ландшафтно-климатических сложностей. Вместо бывшего тра­диционным преодоления природного сопротивления возникает расслабленность, ощущение легкой жизни и, как следствие наложения на привнесенную с прежних мест этнохарактеристику — закрепление вышеперечисленных черт, среди кото­рых относительно спокойное и безмятежное времяпрепровож­дение порождает достаточно равнодушное отношение к труду. А почему бы и нет, если хлеб даден как бы изначально (по сравнению с теми усилиями, которые приходилось затрачивать прежде), не стоит гнуть спину, добывая его столько, сколько могла дать новая земля. Достаточно и того, что давалось ма­лым напряжением

По мнению современных исследователей, это важнейшее обстоятельство выработало в наших далеких предках стрем­ление к разрушению такого сильнейшего двигателя жизне­способности общества, как принципа личной производитель­ности. Однако варварски «обрабатываемая» земля быстро истощила свои возможности. К началу XX в. средние ежегод­ные сборы озимой ржи составляли около 8 центнеров с гек­тара на плодороднейшем когда-то черноземе — один из са­мых низких показателей в России.

Промышленность, традиционно пополняемая рабочими из сельской местности, считалась одной из наименее эффектив­ных. По данным за 1871 г., в Воронежской губернии было

сосредоточено 62% предприятий кожевенной индустрии Рос­сии, а сумма ил производства едва достигала 4% от общего показателя по всей стране.

Имеет смысл отметить и еще один параметр, оказавший мощное воздействие на формируемую в давние времена этнохарактеристику центрально-черноземного этноса. В соответ­ствии с концепцией этногенеза Л. Н. Гумилева, параметр «убывающей энергии» сработал здесь в сторону рассеивания, перекачивания ее основного заряда. Суть этого феномена, вероятно, объясняется тем, что параллельно государственным устремлениям на юг, значительно опережая их по скорости продвижения, началось стихийное бегство крестьян от феодального гнета. Исход принял массовый масштаб и его основной маршрут проходил по современной территории Во­ронежской губернии. Беглые люди устремлялись к устью Дона, концентрируясь и образуя поселения как можно даль­ше от «государевой сторожи», последним южным форпостом которой был Воронеж.

«Рассеивание» пассионарной энергии обуславливалось тем, что до новой «земли обетованной», до вожделенной сво­боды (как известно, «с Дона выдачи беглых нет»), доходили далеко не все, кто «ушел в бега». Доходили самые сильные, энергичные, сохранившие в себе заряд пассионарности. Более слабые, не имеющие сил сражаться и с царскими сторожами, и с кочевниками Дикого Поля, владения которого начинались на левом берегу реки Воронеж, оседали в приграничной полосе.

Не сложно догадаться, какой след оставила в сознании нового эноса заложенная единожды этнохарактеристика. К ушедшим далеко на юг пассионариям, известным сегодня как донское казачество, царская рука дотянулась только к концу XVII в. Однако потребовалось еще около ста лет. чтобы казацкая вольница перешла на государственную служ­бу, сохраняя за собой набор невиданных для России приви­легий.

Пожалуй, наиболее важный компонент этнохарактеристики, ее основу, для зарождавшегося этноса Центрального Черноземья составляет уже упомянутое ощущение легкости жизни. Оно способствовало самоутверждению неизменного «Я», тому, что местный житель оценивает любую свою дея­тельность как положительную и полноценную. Полное само­удовлетворение, самодостаточность приводят к тому, что он отказывается слушать, перестает внимать каким-либо дово-

дам и авторитетам, кроме себя самого Самодовольный че­ловек, по сути не имеющий оснований для самодовольства, тем не менее, исходит из того. что источник всех его непри­ятностей и проблем не может находиться в нем самом.

По его глубокому убеждению, этот источник пребывает вне его личности, определяя ее отношения ко всем «внешним» как настороженно-агрессивное. Помноженная на слабую энер­гетику, эта характеристика обретает черты и признаки воин­ствующего невежества. В целом это явление обозначается исследователями как достаточно широко трактуемый «фено­мен жлобства»

Если сильному человеку свойственно спокойное восприя­тие внешних трудностей и его центральная установка состоит в необходимости их устранения и преодоления внутренними напряжениями собственных сил за счет прямого действия (открытая борьба с противником; создание крепкого быто­вого уклада, требующего вложения сил. но и дающего ошущение защищенности; твердое соблюдение унаследованной религиозности), то человеку слабому свойственно обходить трудности, изворачиваться, действовать скрытно, обустраи­вать свои быт кое-как, изыскивать оправдание своей слабости в религиозных ересях, сектантстве.

Примечательно в этом плане отношение к неизбежному вмешательству государственной власти Донское казачество пускает свои корни по всем рубежам России, вплоть до Даль­него Востока, сознательно переходя на сторону государства и служа ему верой и правдой, неукоснительно выполняя все его требования в рамках завоеванных льгот.

Жители Центрального Черноземья не противостоят откры­то, но и не выполняют по собственной воле требования цент­ральной власти, в частности, по продаже и поставкам зерна и других продуктов, вплоть до начала первой мировой вой­ны. На протяжении всей истории края любые государствен­но-политические и официально-христианские воззрения имеют здесь незначительное влияние: не более 10% населения Во­ронежской губернии в конце прошлого века посещали церковь, в основном — для отправления свадеб и похорон. При этом губерния входит в десятку самых образованных — усилиями земских школ, не без участия государства, грамотность ее населения (как городского, так и сельского) достигает, без малого, 100%.

И тем не менее, неугасающая сила заложенной при об­разовании данного региона этнохарактеристики, в соответст-

вии с которой сформировалось и имплицитное мировоззрение, и соответствующая ему традиция в имплицитном воспитании, продолжает скрытое противостояние какому-либо вмеша­тельству со стороны.

Одной из попыток ухода от внешнего вмешательства у центрально-черноземного этноса выступает формирование нравственных установок на идеологию сектантства, которая, среди множества вариаций сопротивления, свойственных ей, в качестве ведущей имеет форму антигосударственного про­теста. При этом надо иметь в виду, что центрально-черно­земное сектантство опирается на специфическую южно-рос­сийскую изощренность, с которой местное население под­рывало основы цивилизации, соками которой оно всегда пи­талось. Эта оригинальная привычка — «рубить сук, на ко­тором сидишь», процветает и ныне — и как форма протеста, и как способ сублимации (замены) принципа личной произ­водительности принципом саморазрушения.

Примерно с XVII века Воронежский край привлекает вни­мание разнообразием и силой религиозного раскола и сект. Вероятно, поэтому местная этническая традиция ориентиро­вана на стремление быть «пророками озлобленного духа». Страх перед ясными и четкими программами изменения жизни в лучшую сторону, требующими личной инициативы и элементарного трудового напряжения сил, преобразуется в агрессию неясной веры. Вероятно, этим определяется и пред­почтение местными жителями коммунистических идей, при­влекающих не только нивелирующим лагерным «общаком»— равенством не на основе степени участия, а на основе безучастия, но и религиозно-сектантской сущностью марксизма.

Стоит ли после этого удивляться, что пословицы «рабо­та — не волк, в лес не убежит», и «за дело — не мы, за ра­боту — не мы, а поспать против нас не сыскать» — имеют черноземные корни. Не стоит забывать, что центром россий­ского оккультизма продолжает выступать Грибановский рай­он Воронежской области.

Приверженность идее «озлобленного духа» проясняет и еще одну специфическую нравственную ориентацию: культ поклонения силе. Народная культура черноземной провинции боготворила разудалое полууголовное ухарство, воспевало культ силы и всегда стремилась возвести эту силу в культ абсолюта. Начиная с XVI в. местная история полна восторженными сказаниями о ворах и разбойниках; любимейший герой местных народных сказок — атаман Кудеяр — граби-

тель движимый вечной жаждой насильственного (через грабеж и разбой) насаждения уравнительного способа рас­пределения. Волею судеб, ставший губернатором одной из черноземных губерний, поэт Г. Р. Державин в своем «Вы­сочайшем послании Государыне» приходит в ужас от того, что люди, живущие в здешних местах (как правило, «празд­ные и неразвитые»), всю свою энергию тратят на «подвиги самого необузданного самодурства» — на пьянство и разбой.

Дата добавления: 2015-03-31