КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Заказ 3210 7 страница
Отчаяние приводит, следовательно, человека к выбору себя самого, своего «я», хотя, отчаиваясь воистину, человек отчаивается, между прочим, и в самом себе, в своем «я»: но это «я» конечная земная величина, тогда как выбираемое им «я» — абсолют. Исходя из этой точки зрения, ты легко поймешь, почему я сказал выше и продолжаю повторять теперь, что мое «или-или», т. е. выбор между эстетическим и этическим мировоззрением означает собственно не выбор того или другого, а выбор выбора, иначе — желание человека решиться на выбор. Этот же первоначальный выбор обусловливает и каждый последующий выбор в жизни человека. Итак, предайся отчаянию, и легкомыслие уже не в состоянии будет довести тебя до того, чтобы ты стал'бродить, как не находящий себе покоя дух среди развалин потерянного для него мира; предайся отчаянию, и мир приобретет в твоих глазах новую прелесть и красоту, твой дух не будет более изнывать в оковах меланхолии и смело воспарит в мир вечной свббоды. Здесь я мог бы прервать мое рассуждение, так как довел тебя до намеченной точки: мне в сущности1. и нужно было лишь освободить тебя от эстетических иллюзий, от грез полуотчаяния, пробудить, твой дремлющий дух и призвать его к серьезной деятельности; но я хочу еще изложить,.де.бе,..в...чем. состоит истинное этическое воззрение на жизнь. Конечно, я могу от-
крыть тебе лишь очень скромную перспективу — отчасти потому, что мои дарования далеко не соответствуют обширности задачи, отчасти же потому, что отличительным качеством этики является именно скромность, особенно поражающая того,.кто привык к разнообразной роскоши эстетики. Сюда как раз применимо изречение: nil ostentationem omnia ad conscientum.— Прервать здесь было бы, впрочем, и неудобно: легко могло бы показаться, что я останавливаюсь на каком-то квиетизме, в котором личность должна найти успокоение, в силу необходимости, как мысль в абсолюте. Но чего ради стал бы человек стремиться обрести себя самого тогда? Стоит ли приобретать меч, которым можно победить весь мир для того только, чтобы вложить его в ножны., Прежде чем приступить к изложению этического мировоззрения, я скажу, однако, несколько слов о той опасности, которая угрожает человеку в минуту отчаяния, о том подводном камне, на который он может наткнуться и пойти ко дну. ЕГДисании сказано: что пользы человеку, если он обретет весь мир, а душе своей повредит, или какой выкуп даст человек за душу свою? Иначе говоря: что за потеря для человека, если он лишится всего мира, но душе своей не повредит; какой еще нужен ему выкуп! Выражение «повредить душе своей» — чисто этическое и довольно часто употребляемое, тем не менее, оно нуждается в некотором пояснении. Для того, чтобы вполне уразуметь это выражение, нужно отважиться на глубокий душевный акт отчаяния и пережить его, так как выражение это является, в сущности, поясняющим руководством к отчаянию. Стоит тебе немного вникнуть в это выражение, предлагающее человеку вы бор между всем миром и своей душой, и ты увидишь, что оно приводит тебя к тому же абстрактному определению слова «душа», к какому мы пришли уже относительно слова «я». Раз я могу обрести весь мир и все-таки повредить при этом душе своей, то выражение «весь мир» означает, собственно, все те конеч: ные^земные благи, которыми я могу обладать, как непосредственная личность, но к торым душа моя остается, следовательно, индифферентной. Затем, раз я могу лишиться всего мира, и все-таки не повредить душе своей, то это опять означает, что под словами «весь мир» следует разуметь конечные земные блага, которыми я могу обладать, как непосредственная личность, но) к приобретению которых душа моя остается инфифферентной. Я могу лишиться своего имущества, чести — в глазах других людей — силы ума, и все-таки не повредить при этом своей душе, точно так же, как могу обрести все это и повредить душе своей. Что же тогда такое моя душа? Что же такое это внутренняя внутренних моего существа, которое остается невредимым при подобных лишениях и страдает от подобного приобретения? — Отчаивающийся человек должен пережить следующий душевный процесс: перед ним дилемма: с одной стороны весь мир, с другой — он сам, его душа,— от чего ему отказаться и что выбрать? Как уже было выяснено раньше, эстетическое мировоззрение, какого бы рода или вида оно ни было, есть в сущности отчаяние, благодаря которому можно обрести весь мир, но повредить душе своей, и все-таки я искренно убежден, что отчаяние — единственное средство душевного спасения для человека; надо только принять во внимание, что отчаяние должно быть глубоким, истинным, абсолютным отчаянием, так как лишь такое отчаяние охватывает собою всю личность и означает, что человек отдался ему всем существом. Если же человек придается обыкновенному, временному, житейскому отчаянию, то он только вредит душе своей; внутренняя внутренних его существа — душа не выходит из горнила отчаяния очищенной и просветленной, а напротив, как бы цепенеет в нем, грубеет и черствеет. При этом человек одинаково вредит душе своей — стремится ли он в своем отчаянии обрести весь мир и обретает его, или отчаивается потому, что лишился мира,— в обоих случаях он смотрит на себя только как на земную, конечную величину. Истинное абсолютное отчаяние приводит человека к выбору или к отретению своего «я», и это «я» не есть абстракт или тавтология, т. е. повторение того же «я»," которое существовало до выбора. Было бы заблуждением считать это «я» абстрактным или бессодержательным на том основании, что оно ведь еще не выражает общего сознания человеком своей сво-
ка к выбору или к обретению своего «я», и это «я» в высшей степени содержательно, в нем целое богатство различных определений и свойств, одним словом, это — эстетическое «я», выбранное этически. Чем более человек углубляется в свое «я», тем более чувствует бесконечное зиачни всякой, даж самой незначительной безделицы, чувствует, что выбрать себя самого не знаит только вдуматься в свое «я» и в его значение, но воистину и сознательно взять на себя ответственность за всякое свое дело и слово. Недаром же в Писании сказано, что человек даст ответ даже за всякое.непристойное слово. Лишь'в первую' минуту по выборе личность, по-видимому, является такой же чистой, бессодержательной величиной, как ребенок, только что вышедший из материнского чрева; пройдет минута — личность сосредоточивается в самой себе и становится конкретной (если только сама не пожелала остаться на первоначальной точке): человек остается ведь тем же, чем был со всеми своими мельчайшими особенностями. Оставаясь тем же, чем был, человеком, однако, становится в то же время и другим, новым человеком,— выбор как бы перерождает его. Итак, конечная человеческая личность, приобретает, благодаря абсолютному выбору своего собственного «я», бесконечное значение.^ Выбор сделай, и человек обрел себя самого, овладел самим собою, т. е. стал свободной сознательной личностью, которой и открывается абсолютное различие — или познание — добра и зла. Пока человек не выбрал себя самого, различие это скрыто от него. Каким образом вообще познается различие между добром и злом? Посредством мышления? Нет. В процессе мышления я всецело подчиняюсь принципу необходимости, вследствие чего добро и зло становятся для меня как бы безразличными. В самом деле, пусть предметом мышления будет самое абстрактное или самое конкретное понятие, ты никогда не будешь руководиться в своем мышлении принципом добра и зла; пусть даже предметом мышления будет всемирная история, твое мышление будет руководствоваться исключительно принципом необходимости, принцип же добра и зла будет здесь не причем. Предметами мышления могут быть всевозможные относительные различия, но не абсолют. Поэтому я охотно признаю право за философами утверждать, что для их мысли не может существовать абсолютной, т. е. непримиримой противоположности. Из этого, однако, не следует, чтобы таковой не существовало вовсе. В процессе мышления я также познаю себя в своем бесконечном, но не в абсолютном значении, т. к. я исчезаю в абсолюте; только абсолютно выбирая себя самого, я познаю себя самого в своем абсолютном и бесконечном значении,— я сам — абсолют, и только самого себя я могу выбрать абсолютно, вследствие чего и становлюсь свободной, сознательной личностью, и вследствие чего мне открывается аболютное различие добра и зла- Чтобы уяснить момент самоопределения в мышлении, философы говорят: абсолют проявляется тем, что я мыслю о нем; но они сами понимают, что в данном случае дело идет о свободном мышлении, а не о постороннем на принципе необходимости, как столь восхваляемое ими, а потому подносят взамен первого другое выражение: мое мышление об абсолюте самомышление абсолюта во мне. Последнее выражение далеко не тождественно с первым, но само по себе очень многозначительно. Мое мышление именно момент абсолютного, и это-то и доказывает, что мое мышление держится на принципе необходимости, и что абсолют проявляется в силу необходмости. Не то относительно добра. Добро проявляется тем,,что я хочу его, иначе его и существовать не может. Добро обусловливается, следовательно, свободой. Зло точно также является только потому, что я хочу его. Этим значение добра и зла, однако, нисколько не умаляется, и они не низводятся до степени чисто суб.ективных понятий. Например, добро существует само по себе, и обусловливется существующей также сама по себе и для себя свободою. Может показаться странным, что я употребил выражение «выбрать себя самого в абсолютном смысле», — можно придать этому такое значение, что я выбираю и добро и зло вместе, или говорю, что и то и другое является во м не одинаково существенными началами. Для уничтожения этого недоразумения я в свое время сказал, что человек должен раскаиваться во всем и за всех, и в своих грехах, и в грехах предков, и всего..человечества. Раскаяние выражает в одно и тоже время, что зло и является и не является во мне существенным началом; если бы оно не являлось во мне существенным началом, то я не мог бы и выбрать его, но если бы во мне было хоть что-нибудь, чего я не мог выбрать абсолютно, то я бы и вообще не мог выбрать для себя самого в абсолютном смысле, и сам не был бы абсолютом. <■',, Здесь я прерву эти рассуждения, чтобы перейти к этическому воззрению на личность, жизнь и значене жцзни. Ради порядка повторю некоторые замечания, сделанные раньше по поводу отношения эстетики к этике-— Эстетическое мировоззрение, какого бы рода или вида оно ни было, есть в сущности отчаяние, обусловливаемое тем.что человек основывает свою жизнь на том, Что можёт~и быть и не быть, т. е. на несущественном. Человек с этическим мировоззрением, напротив, свою жизнь основывает на существенном, на том, что" должно быть. Эстетическим началом является в человеке то, благодаря чему он является тем, что есть; этическим же то, благодаря чему он становится тем, что" есть. Из этого не следует, впрочем, что эстетик вообще не способен к развитию; он также развивается, но его развитие соверается по законам необходимости, а не свободно; он не испытывает никакого стремления к бесконечному, которое бы привело его к выбору и заставило сознательно стать тем, что он есть. Смотря на себя самого с эстетической точки зрения, человек рассматривает свое «я», как многообразную конкретность, которая несмотря на всю свою внутреннюю разносторонность, является единой сущностью его личности, имеющею все права, как на проявление себ яв жизни, так и на полное удовлетворение всех своих потребностей и желаний. Душа г\ эстетика похожа, таким образом, на почву, на кото- \ рой с одинаковым правом на существование произ-рстат всевозможные травы: его «я» дробится в этом многообразии, и у него нет «я», которое бы стояло выше всего этого. Если такой человек оказывается — как ты выражаешься — «серьезным эстетиком» и ? мало-мальски умным человеком, он поймет, что нельзя всем имеющимся в нем задаткам и способностям расти и развиваться с одинаковые успехом, и потому сделать между ними выбор, руководствуясь при "Этом лишь относительным значением или силой своих способностей наклонностей. Если вообще человек мог бы жить, не приходя в соприкосновение с этикой, то он, пожалуй, мог бы сказать себе: «во мне есть задатки Дон Жуана, Фауста, атамана разбойников; разовью же эти задатки, так как серьезное отношение к эстетике требует от человекеской личности известной определенности, требует, чтобы человек развил имеющиеся в нем задатки до возможного совершенства». Подобное воззрение на личность и ее развитие вполне верно с эстетической точки зрения, так что ты можешь теперь видеть в чем состоит эс- / тетическое развитие личности,—оно похоже на раз- '—" витие растения: благодаря ему, человек становится j только тем, чем хотела сделать его природа. Этн-кс- £. кий же взгляд на жизнь сообщает человеку познание добра и зла или понятие абсолютного различия между добром и злом, и если даже он найдет в себе больше зла, чем добра, то из этого вовсе не следует, что он станет развивать в себе это зло; напротив, зло должно будет стушеваться в нем, а добро выдвинуться на первый план. Развиваясь^ этически, человек сознательно становится тем, что**он есть, и если даже сохраняет в себе все эстетические наклонности (которые, однако, имеют в его жизни совсем иное значение, нежели в жизни эстетика), то все же как бы развенчивает их. Серьезное отношение к эстетики, впрочем, также полезна для человека, как и всякое вообще серьезное отношение к делу, но одно оно еще не в состоянии спасти душу человека- Возьмем в пример тебя: серьезное отношение к эстетическим идеалам вообще вредит тебе, так как ты засматриваешься на них до слепоты, и в то же время приносит тебе пользу тем, что заставляет тебя с отвращением отвертываться от противоположных идеалов зла. Спасти тебя, это серьезное отношение к эстетике, однако, тоже не в состоянии, так как ты никогда не поднимаешься в этом смысле выше известного уровня,— ты устраняешься от всякого зла не потому, что оно оскорбляет в тебе эстетическое чувство. Выходит, следовательно, что ты одинаково не способен и на добро и на зло. А ведь никогда зло не является таким привлекательным, как именно под освещением лучей эстетики, и нужно проникнуться самым серьезным отношением к вопросам этики, чтобы навсегда избегнуть искушения смотреть на зло с эстетической точки зрения. Между тем подобный взгляд предательски таится в каждом человеке и проскальзывает при каждом удобном случае, чему немало способствует преобладание эстетичесекого начала в воспитании и образовании современного юношества. Нередко поэтому в самых горячих тирадах некоторых проповедников добродетели ясно слышится самодовольное сознание того, что и они, дескать, могли бы быть коварными и хитрыми злодеями не хуже других, да только не пожелали этого, предпочитая путь добродетели. Что же, однако, означает подобное самодовольство? Тайную слабость этих людей, заключающуюся в том, что они не могут постигнуть абсолтного различия добра и зла, т. е. не обладают познанием, истинным и серьезным, добра и зла. В^Тлубине души каждый человек чувствует, что выше всего быть добрым, хорошим человеком, но страстное желание выделиться хоть чем-нибудь «з толпы всех прочих добрых людей,.заставляет требовать его себе особого почтения за то, что он, несмотря на все блестящие данные сделаться дурным, все-таки стал хорошим. Как-будто обладание всеми данными для того, чтобы сделаться «дурным человеком, составляет особое преимущество! Подобным требованием люди только выказывают свое пристрастие к дурным свойствам своей натуры. Отого то и встречаются нередко люди, которые дойры в глубине души, но у которых не хватает мужества признаться в этом, из боязни показаться чересчур обыкновенными людьми; эти люди также признают высшее значение добра, но неда ют себе настоящего отчета в значении зла. Услышав на вопрос: «какая же была развязка этой истории?» ответ: «самая скучная!» можно быть уверенным, что таким восклицанием приветствуют развязку этического характера. Или случается тоже, что человек долгое время был какой-то хитрой загадкой для других, и вдруг открывается, что он не «таинственный злодей», а простой, добрый и честный человек, и люди презрительно фыркают: «только то и всего? Стоило интересоваться!» Да, нужно обладать большим мужеством, чтобы открыто отказаться от претензий и на ум, и на та- .дантлявость и объявить, что желаешь быть только добрым и хорошим человеком, так как считаешь это выше всего остального,— тогда ведь попадешь в разряд обыкновенных людей, а это страсть как не хочется никому! Стоит ли быть добрым и хорошим, когда всякий может быть и добрым и хорошим! Другое дело быть злодеем: тут нужны особые способности, выделяющие тебя из ряда прочих людей! На том же основании многим хочется быть философами и мало кому— христианами: для первого нужен талант, для •второго только смирение; следовательно, христианином может быть всякий, кто только захочет. Все вышесказанное тебе не мешает принять к сведению, так как в сущности, ты не дурной и не злой человек- Не вздумай только обидеться на меня за мои речи, я вовсе не хотел оскорблять тебя, но я ведь не обладаю твоими блестящими способностями и талантами, так — как же мне не постоять за положение простого доброго и хорошего человека? Продолжаю. — Каждый человек, живущий исключительно эстетической жизнью, испытывает тайный страх перед необходимостью отчаяния, — он хорошо знает, что отчаяние абсолютно сгладит все те различия, на которых держится теперь его жизнь, т. е. уничтожит значение всех отличающих его между другими людьми особенностей, которыми он теперь так гордится. Чем вообще выше та ступень развития, на которой стоит человек, тем меньше он придает значения этим различиям и особенностям, но в большинстве случаев он все-таки старается сохранить за собой хоть какое-нибудь отличие, которое н составляет основу всей его жизни, так как оно позволяет ему отказаться признать пугающее его абсолютное равенство всех людей без изъятия. Да, просто удивительно, с какой замечательной самоуверенностью открывают в себе даже самые незначительные люди подобные — если можно так выразиться — «эстетические отличия», как бы ничтожны эти последние ни были. И что за нелепые споры, являющиеся одним из самых жалких явлений жизни, подымаются зачастую между людьми из-за этих отличий! Свое нерасположение к отчаянию эстетики стараются объяснить тем, что будто бы считают отчаяние разрывом личности ■со. всем общечеловеческим. Они были бы правы, ес- ли бы развитие личности состояло в развитии «непосредственного человека», раз же это не так, то и отчаяние — не разрыв, а просветление личности. Эстетики боятся также, что отчаяние лишит жизнь ее увлекательного разнообразия, которое она будто бы сохранит лишь до тех пор, пока каждый отдельный человек смотрит на нее с эстетической точки зрения. Здесь, днако, мы опять имеем дело с недоразумением, вызванным по всей вероятности различными ригористическими теориями. Отчаяние ничего не уничтожит, эстетическое начало остается в человеке нетронутым, но лишь занимает более подчиненное положение, что именно и способствует его сохранению. Правда, человек перестал уже жить прежнею исключительно эстетическою жизнью, но из этого еще не следует, чтобы его жизнь была совершенно лишена эстетического начала; это последнее только занимает в ней иное место, чем прежде. Этцк^в. сущности тем тодмо и, отличается от серьезного эстетика, что он доводит свое отчаяние до конца, тогда как эстетик произвольно обрывает свое. Эстетик точно также.сознает всю суетность того эстетического разнообразия, на котором он основывает свою жизнь, и если и говорит, что нужно наслаждаться хоть тем, что под руками, то лишь из недостойного человека малодушия- Эстетик; смотрит на личность, как на нечто неразрывно связанное с внешним миром, зависящее от всех внешних условий и сообразно "с этим смотрит и на наслаждение. Наслаждение эстетика таким образом в настроении. Настроение зависит, конечно, и-от самой личности, но лишь в слабой степени. Эстетик именно стремится отрешиться от своей личности, чтобы возможно вполне отдаться данному настроению, всецело исчезнуть в нем — иначе для него и нет наслаждения. Чем более удается человеку отрешиться от личности, тем более он отдается минуте, так что самое подходящее определение жизни эстетика, это — он раб минуты. Этик также может подчиниться настроению, но далеко не в такой степени; абсолютный выбор самого себя вообще поставил его выше минуты, сделал его господином настроения. Кроме того зтик, как уже было сказано выше, обладает жизненной памятью, тогда как эстетик именно стра- дает отсутствием ее. Этик не отказывается окончательно от очарования настроения, но лишь на мгновение как бы отстраняет его от себя, чтобы дать себе отчет в нем, а это то мгновение и спасает его от порабощения минутой, дает ему силу побороть искушающую его страсть. Тайна господства над своими страстями ведь не столько в аскетическом отречении от них, сколько в_умении самому назначить минуту для чих удовлетворения: сила страсти абсолютна лишь а данную минуту. Напрасно поэтому говорят, что единственное средство преодолеть страсть, это — абсолютно запретить себе и думать об ее удовлетворении; подобное средство весьма ненадежно; напротив, пусть, например, азартный игрок в минуту неудержимого влечения к игре, скажет себе: «хорошо, только не сию минуту, а через час», и — он становится уже господином своей страсти. Настроение эстетика всег-да эксцентрично, так как его жизненный центр в переферии. Центр личности должен между тем находиться в ней самой, поэтому тот, кто не обрел самого себя, всегда эксцентричен. Настроение этика, напротив, сконцентрировано в нем самом; он трудился и обрел самого себя, и, вследствие этого, и его жизнь, обрела известное основное настроение, которое зависит от него самого и могло бы быть названо aequale temperamentum1. Настроение это, однако, не имеет ничего общего с эстетическим настроением и никому не дается от природы, или непосредственно. Может ли, однако, человек после того как выбрал себя самого в абсолютном и бесконечном смысле, сказать себе: теперь я обрел самого себя, и мне ничего больше не нужно,— всем превратностям жизни я противопоставлю гордую мысль «каков я есть, таким и останусь». Ни в каком случае! Если бы человек выразился подобным образом, он сразу выдал бы, что стоит на ложном пути. Главная ошибка его заключалась бы в данном случае в том, что он не выбрал бы себя самого в истинном смысле, придал выбору абстрактное значение, а не охватил им себя самого во всей своей конкретности, совершил выбор как бы по необходимости, а не свободно, примешал к этическому выбору эстетическую суетность. Чем важ- Ровное настроение, характер (лат.). 271 нее по своему существу то, что должно проявиться, благодаря выбору, тем опаснее для человека попасть на ложный путь, между тем в данном случае человек, как уже сказано, именно подвергается такому риску. Благодаря выбору, человек обретает себя самого в своем в'ёчном значении, «т. е. сознает свое вечное значение, как человека, и это значение как бы подаа: ляет его своим величием, земная конечность теряет для него всякое значение. В первые мгновения по выборе человек испытывает, вследствие этого, безграничное блаженство и абсолютное удовлетворение. если же он после того отдастся односбтороннему созерцанию своего положения, то конечность не замедлит предъявить ему свои требования. Он, однако, презрительно отвергает их; что ему земная конечность со всеми ее плюсами или минусами, если он — существо бесконечное? И вот ход жизни для него как бы приостанавливается, он как-будто опережает самое время и стоит у входа в вечность, погруженный в са-мг^черцание. Но самосозерцание не в силах наполнить окружающей его пустоты, создаваемой для него гибельным временем. Им овладевают усталость и апатия,'похожие на ту истому, которая является неизбежным спутником наслаждения; его дух требует высшей формы существования. Отсюда же один шаг и до самоубийства, которое может показаться такому человеку единственным выходом из его ужасного положения. Но..такой человек не выбрал себя самого в истинном смысле, а влюбился й" самого себя, как Нарцисс. Немудрено, что он кончает самоубийством. Здесь, пожалуй, кстати будет упомянуть еще об одном воззрении на жизнь, которое ты так любишь проводить, большей частью в теории, частью же на практике- Согласно этому воззрению, земная жизнь ни более ни менее, как юдоль скорби и печали, человек создан для горя, и самый несчастный есть в сущ-нотти самый счастливый, так как исполняет свое назначение. С первого взгляда это воззрение как-будто нельзя причислить к эстетическим,— нельзя ведь сказать, чтобы лозунгом его было «наслаждение». Тем не менее воззрение это нельзя причислить,» к этическим,— оно находится как раз на опасном перепутье между эстетическим и этическим; стоя на этом перепутье, душа человека так легко подчиняется влиянию теории предопределения.. Из всех ложных воззрениях на жизнь, которые ты проповедуешь, упомянутое, пожалуй, самое худшее, но-—как тебе известно — и самое удобное, раз дело идет о том, чтобы вкрасться в душу людей и привязать их к себе. Ты можешь казаться самым бессердечным человеком, можешь поднять на смех все, даже горе человека, и знаешь, что это придает тебе известное обаяние в глазах молодежи; это обаяние, однако, столько же соблазнительно, сколько и отталкивающего характера, так как подобное отношение к людям и увлекает, и в то же время отталкивает молодежь. Ты намеренно закаляешь свою душу, чтобы, следуя своему эстетическому влечению к интересному, находить' это интересное не только в радости, но и в горе, и в скорби людей. А вот это то твое неудержимое, упорное влечение и подает постоянный повод к недоразумениям со стороны посторонних лиц, которые то считают тебя человеком без всякого сердца, то истинно добрым, тогда когда ты в сущности ни то, ни другое. Упомянутые недоразумения возникают из того, что люди-"одинаково часто, видят тебя."в поисках за горем и печалью людскими,, как и за радостью, — тебе ведь нужна в них одна идея, обусловливающая для тебя эстетический интерес и радости и горя. Если бы у тебя хватило легкомыслия погубить человека, ты мог бы подать новый повод к обманчивому недоразумению. Ты не бежал бы сейчас от погубленного тобой человека к новым радостям, напротив, ты заинтересовался бы его горем еще больше, чем радостью. Ты пустил бы при этом в ход всю свою опытность, увлечение и искусство красноречием. Ты наслаждался бы своим влиянием от тебя утешение, которого больше всего жаждет всякий несчастный эстетик — утешение, даваемое красноречием. Ты наслаждался бы своим влиянием на несчастного, наслаждался тем, что можешь убаюкать его музыкой своей речи, которая, наконец, стала бы для него необходимостью, так как одна она подымала бы его душу над мрачной бездной горя. Скоро, однако, ты устал бы возиться с ним: интерес исчерпан, печаль и горе для тебя такие же «случайные встречные», как и радость, сам ты не «оседлый:
гражданин мира, а кочующий путник», и вот ты бросился бы в свой дорожный экипаж: «дальше»! Если бы тебя спросили: куда?—ты ответил бы словами своего любимого героя Дон Жуана: «к радости и веселью!». Ты побаловался бы горем, а затем душа твоя запросила бы противоположного- Конечно, буквально так, как я нарисовал сейчас ты еще не поступаешь, и я даже не отрицаю, что ты частно проявляешь неподдельное участие к несчастным, искренно желаешь излечить их от горя или печали и вернуть к радостям жизни. Говоря твоими словами — ты впрягаешься, как добрый конь, и бьешься изо всех сил, чтобы вывести их из трясины скорби. Действительно, ты не жалеешь ни времени, ни трудов и иногда достигаешь своей цели, но я не похвалю тебя за твое усердие,— за ним скрывается кое-что другое. Дело в том, что ты не терпишь в человеке никакой силы, которая бы могла противостоять тебе,— такую силу ты видишь в скорби человека, и во чтобы то ни стало стараешься покорить ее. Добившись же своего, излечив человека от скорби, ты наслаждаешь-су сознанием неизлечимости своей скорби. Одним слоном, ищешь ли ты развлечения в чужой радости или в скорби, ты в сущности занят одной своей скорбью, которую горделиво носишь в своей душе, считая ее бесконечной и неизлечимой.
Дата добавления: 2015-05-08; Просмотров: 352; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |