Игра и реальность

I I

I

386

Переходный объект

Исследуя связь ребенка с окружающим его миром, включая близких ему людей, особенно фигуру матери, многие психоаналитики стремились понять глубинные механизмы этой связи. Одни из них обращали боль­шее внимание на окружающий мир и внешние объекты, предопределяю­щие организацию внутреннего опыта младенца. Другие делали больший акцент на собственных переживаниях ребенка и внутренних объектах, оказывающих воздействие на формирование его характера и установле­ние той или иной связи с внешним миром. Третьи предпринимали уси­лия по раскрытию специфических особенностей формирования психи­ки младенца в контексте его культурного и социального окружения, так или иначе сказывающихся на установлении особых связей, отношений и защит, характерных для ребенка на разных этапах его эмоционального и умственного развития.

Иную позицию занял Д. Винникотт. Он исходил из того, что если мно­гие исследователи говорят о необходимости учета двойной характеристи­ки ребенка (внешняя и внутренняя реальности), то в действительности существует реальная потребность в тройной характеристике. Речь идет о третьей части жизни ребенка и человека как такового, о той промежуточ­ной области опыта, которая как бы расположена между внутренней реаль­ностью и внешней жизнью.

Обратившись к осмыслению природы данной области опыта, Д. Вин­никотт выдвинул гипотезу о существовании «промежуточного состояния между неспособностью и растущей способностью младенца к осознанию и принятию реальности» [7, с. 187]. Он обратил особое внимание на дос­тупную младенцу иллюзию, которая во взрослой жизни может стать частью искусства и религии или признаком сумасшествия. Тем самым он проявил интерес к той промежуточной зоне между субъективно воспринимаемым и объективно воспринимаемым, которая далеко не всегда попадала в поле зрения психоаналитиков и тем более становилась объектом специально­го исследования.

Психоаналитики подмечали то обстоятельство, что младенец может брать в рот не только некоторые части своего тела (палец руки или ноги), но и внешние объекты, будь то часть простыни или одеяла, кусочек мате­рии или салфетки. При этом младенец может издавать различные звуки,

ПЕРЕХОДНЫЙ ОБЪЕКТ

позволяющие допускать наличие у него различного рода переживаний. Обратившись к осмыслению подобного рода явлений, Д. Винникотт назвал их переходными, имеющими место у любого ребенка и становящими­ся жизненно важными для младенца при использовании во время отхода ко сну, а также в качестве защиты от какой-либо тревоги. Ребенок может также найти какой-то мягкий объект и пользоваться им по своему усмот­рению и в этом случае такой «не-Я» объект становится тем, что Д. Винни­котт назвал переходным объектом, который в дальнейшем может сохранять для него свою ценность и оставаться необходимым при подготовке ко сну, в одиночестве, при угрозе депрессии. У девочек переходным объектом становятся мягкие игрушки, а также те, с которыми можно играть в семью. Для мальчиков таковым являются игрушки из твердых материалов.

Ребенок может относиться к переходному объекту с любовью и нена­вистью. Этот объект может быть для ребенка источником тепла, но и под­вергаться агрессии с его стороны. Переходный объект не возникает в самом ребенке, он появляется извне, хотя ребенок может воспринимать его по-иному. У здорового ребенка переходный объект не овнутряется, но сохраняет память о себе на долгие годы. Он теряет свое значение лишь постольку, поскольку распространяется по всей промежуточной области между внутренней психической реальностью и внешним миром.

Главной характеристикой переходных феноменов и переходных объ­ектов являются, согласно Д. Винникотту, особенности установки наблю­дателя. Это означает, что наблюдатель принимает позицию, в соответст­вии с которой он не оспаривает действия ребенка и не задает ему вопро­сы о том, сам ли ребенок создал соответствующий объект или тот уже существовал и был найден, обнаружен им. Данный объект является символом единства ребенка и матери (или ее части). Этот символ находится в том вре­мени и пространстве, где и когда мать в представлении ребенка перехо­дит из состояния слияния с ним к тому, что переживается им в качестве воспринимаемого объекта.

Переходный объект служит для ребенка символом частичного объекта, в част­ности, — символом материнской груди для младенца. Важно то, что пере­ходный объект не только имеет символическую ценность, но и является актуальным для младенца. Он не столько представляет собой реальную мать или ее грудь, сколько заменяет собой и то, и другое. По мнению Д. Винни-котта, при использовании символики младенец понимает разницу между фантазией и фактом, между внутренними и внешними объектами, а также постепенно приобретает способность к допущению сходств и различий.

Д. Винникотт не рассматривал переходный объект в качестве «внутрен­него объекта», т. е. того понятия, которое было введено в психоаналитиче­скую литературу М. Кляйн. Для последней внутренний объект представлял

13*

ПСИХОЛОГИЯ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ (М. БАЛИНТ и др.)

собой психическое понятие. В понимании Д. Винникотта переходный объ­ект, не будучи для младенца внешним объектом, являлся его собственностью. Мла­денец может использовать переходный объект тогда, когда внутренний объект не слишком надоедает ему. Отсутствие внешнего объекта (матери, ее груди) или его плохие качества ведут к снижению значимости внутрен­него объекта. Переходный объект тоже может утратить свое значение, но только после того, как внутренний объект перестает быть значимым для ребенка. Важно также иметь в виду, что, по выражению Д. Винни­котта, в отличие от внутреннего объекта, переходный объект «никогда не находится под магическим контролем и, в отличие от реальной мате­ри, не является источником внешнего контроля» [8, с. 195].

Представления Д. Винникотта о переходном объекте были восприня­ты многими психоаналитиками в качестве значительного вклада в раз­витие психологии объектных отношений. Однако не все исследователи полностью согласились с его позицией. В частности, член Британского психоаналитического общества Дж. Боулби (1907-1990), у которого сло­жились сложные отношения с представителями психоанализа в результа­те разработки им концепции привязанности ребенка, считал, что более строгим подходом к анализу роли неодушевленных предметов (переход­ных объектов в понимании Д. Винникотта) было бы рассмотрение их как предметов, «переадресованных» из-за недоступности естественного объ­екта привязанности. По его мнению, нет причин предполагать, что «так называемые переходные объекты играют какую-то особую роль в разви­тии ребенка» и целесообразнее было бы «называть их просто замещаю­щими объектами» [9, с. 347-348].

Размышления Д. Винникотта о переходном объекте сопровождались выдвижением идеи, в соответствии с которой любой объект, с которым ребенок вступает в отношения, создается им самим и является своего рода галлюцинацией. Точнее, находящийся под рукой ребенка предмет частично совпадает с галлюцинацией. Таким образом, открывается путь к способности ребенка использовать символы, в результате чего при нормальном развитии переходный объект становится первым символом. «Здесь символ одновременно является и галлюцинацией, и объективно воспринимаемой частью внешней реальности» [10, с. 394].

Осмысление проблемы переходного объекта соотносилось у Д. Вин­никотта также с рассмотрением феномена иллюзии. Он исходил из того, что посредством приспособления к потребностям младенца мать создает у последнего иллюзию, что ее грудь является его частью и находится под магическим контролем. Однако конечная цель матери состоит в посте­пенном разрушении иллюзии ребенка. Иными словами можно сказать, что ребенок с самого рождения сталкивается с проблемой взаимоотноше-

₃88

ПЕРЕХОДНЫЙ ОБЪЕКТ

ний между объективно воспринимаемым и субъективно понятым. Важную роль в решении этой проблемы играет промежуточная область, т.е. дос­тупная ребенку область созидания и восприятия, а также те переходные явления, которые представляют собой ранние стадии использования

иллюзии.

Хотя после создания возможностей для появления иллюзии задачей матери является разрушение ее, тем не менее, как полагал Д. Винникотт, проблема иллюзии остается одной из главных человеческих проблем, которую ни один человек не в состоянии решить окончательно. Так, воз­никшие у ребенка иллюзии «во взрослой жизни являются неотъемлемы­ми составляющими искусства и религии, а также становятся признаком безумия, когда человек слишком сильно давит, "играет" на доверчивости других, побуждая признавать и разделять иллюзии, которые не являются их собственными» [11, с. 14].

По мнению Д. Винникотта никто не может освободиться от напряже­ния, обусловленного наличием внутренней и внешней реальности. Осво­бождение от данного напряжения обеспечивается промежуточной обла­стью опыта, связанного с религией и искусством, той промежуточной областью, которая является продолжением области игры ребенка и кото­рая в младенчестве необходима как первоначальная основа его взаимоот­ношений с внешним миром.

В целом размышления Д. Винникотта о переходных явлениях, пере­ходном объекте и иллюзии сопровождались выдвижением следующих поло­жений:

• переходный объект заменяет материнскую грудь или объект первых
взаимоотношений и предшествует появлению способности к провер­
ке реальности;

• главной особенностью переходных явлений переходных объектов
является парадокс и принятие парадокса, а именно то, что ребенок
создает объект, который уже существовал в том месте раньше, ожидая
своего создания и превращения в объект;

• переходные явления и переходные объекты относятся к области иллю­
зии, стоящей у истоков опыта;

• младенец получает иллюзию возможности сотворить мир и иллюзию
того, что сотворенное и есть мир;

• мать позволяет младенцу иметь иллюзию, что объекты внешней реаль­
ности могут быть галлюцинациями и что отношение к ним должно
быть таким же, как к галлюцинации;

• переходный объект может быть измененным, но сохраненным, изно­
сившимся, не удовлетворяющим и выброшенным, сохраненным мате­
рью в качестве реликвий;

I л.

ПСИХОЛОГИЯ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ (М. БАЛИНТ и др.)

• промежуточная область опыта является относительно независимой
от внутренней или внешней реальности и составляет основную часть
опыта младенца, сохраняющуюся на протяжении всей жизни человека
как сильное переживание, связанное с религией, искусством, миром
фантазий, творческой научной деятельностью;

• в плане понимания важности переходного объекта для освоения
ребенком промежуточного пространства между внутренним и внеш­
ним миром можно говорить о позитивном значении иллюзии;

• феномен перехода является нормальным, однако могут иметь место
случаи психической патологии, выявляемые в процессе клинического
изучения детей и взрослых людей.

Имеет смысл обратить внимание на следующее обстоятельство. Тео­рия объектных отношений Д. Винникотта включала в себя представления как о переходном объекте, так и о «субъективном объекте». Представление о субъективном объекте соотносилось с пониманием того, что в процес­се кормления младенца грудью ребенок мог стать грудью или матерью. Речь шла о том, что объект в некотором смысле становился субъектом. Термин «субъективный объект» как раз и использовался Д. Винникоттом для опи­сания первого объекта, который еще не выделялся в качестве «не-Я».

Подобное представление позволило Д. Винникотту говорить об объект­ных отношениях женского начала в личности, связанных с материнской грудью и переживаниях идентичности, и об объектных отношениях муж­ского начала, предполагающих отделение ребенка от объекта, позволение объекту стать «не-Я». И хотя он считал важным достижением собственную разработку представлений о переходном объекте, тем не менее он призна­вал, что осмысление проблемы женского начала (груди) в контексте ста­новления личности является даже более существенным в этом плане.

Что касается переходного объекта, то он, по выражению Д. Винни­котта, демонстрирует способность матери так представить ребенку мир, чтобы он воспринимался им как его собственное творение. Мать или дает ребенку возможность почувствовать, что ее грудь — это и есть сам ребе­нок, или не делает этого.

Кроме того, осмысление проблемы субъективного объекта дало воз­можность Д. Винникотту рассматривать не только объектные отноше­ния, но и применение объектов, т. е. осуществить переход от самосозерцания и построения отношений к использованию объектов. В его понимании «объект­ное отношение является опытом субъекта, который можно описать при помощи понятия "изолированный субъект"» [12, с.449]. Но если речь идет о применении объекта, то, помимо принятия объективных отноше­ний за некую данность, рассматриваются новые качества, затрагивающие природу поведения самого объекта. В этом случае использование объекта

ПЕРЕХОДНЫЙ ОБЪЕКТ

предполагает прежде всего то, что он является реальным, а не нагромож­дением проекций. Иными словами, необходимо понимать различие между отношением к объекту и его применением.

Объектное отношение описывается с точки зрения субъекта, в то время как применение объекта — исходя из признания факта его существования независимо от субъекта. Д. Винникотт это понимал. Не случайно, наряду с исследованием феномена переходного объекта, он проявил особый инте­рес к явлению перехода от отношения к объекту к его применению. При этом он исходил из положения, в соответствии с которым, чтобы приме­нять объект, у субъекта должна быть развита способность к этому, что явля­ется частью перехода к принципу реальности.

Для Д. Винникотта способность к применению объекта не является ни врожденной у человека, ни развивающейся внутри него. Скорее развитие этой способности связано с процессом взросления, зависящим от благопри­ятного социального окружения. Сначала возникают объектные отношения, затем субъект перемещает объект за пределы области своего всемогущест­ва и только после этого имеет место применение его. Переход от отношения к применению объекта означает то, что субъект разрушает его в своих фантазиях и, следовательно, он может использовать тот объект, который выживает. «Другими словами, объекты выживают и тем самым дают субъекту возможность жить в мире объектов, так что ему не стоит отказываться от бесценной выгоды. Но цена всего этого — принятие разрушений, происходящих в бессознатель­ных фантазиях, относительно объектных отношений» [13, с. 163].

Таким образом, с точки зрения Д. Винникотта на ранних стадиях эмо­ционального развития ребенка значимые для него объекты разрушают­ся (в фантазии), но выживают, поскольку они реальны, и становятся для него реальными, поскольку разрушены. Ребенок не разрушает материал проекции, т. е. субъективный объект, однако деструктивность приобретает все боль­шее значение по мере того, как объект воспринимается им объективно и становится частью разделяемой им реальности.

Нечто подобное может иметь место и в процессе аналитической тера­пии, когда аналитическая ситуация, психоаналитик и его техника выступа­ют как разрушенные или выжившие под деструктивными атаками пациен­та, являющимися попыткой последнего поместить аналитика во внешний мир. Если у пациента нет опыта разрушения, то он не станет переносить аналитика наружу, т.е. не сможет пойти дальше самоанализа, в рамках которого аналитик будет использоваться в качестве проекции части соб­ственной личности. В этом случае пациент может получить удовольствие от анализа, но в нем самом не произойдут существенные изменения.

В целом Д. Винникотт считал, что феномен перехода может быть использован для рассмотрения и объяснения различных состояний и про-

39¹

ПСИХОЛОГИЯ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ (М. БАЛИНТ и др.)

цессов, включая нормальные и патологические. Он может быть приме­нен как для объяснения типов функционирования в раннем детстве, так и для осмысления культурных аспектов жизни человека, будь то религия, искусство, философия.

Феномены перехода и иллюзии так или иначе связаны с игрой. В пси­хоаналитической литературе, особенно относящейся к детскому психо­анализу, проблематике игры уделяется значительное внимание, о чем уже упоминалось ранее при рассмотрении концептуальных идей и техниче­ских приемов, использованных А.Фрейд и М.Кляйн. Однако, как заме­чал Д. Винникотт, многие психоаналитики размышляли в основном о содержа­нии, функциях и пользе игры, но не ставили вопрос об игре как таковой. Между тем феномен игры присущ не только детям, но и взрослым людям. Так, при работе со взрослыми пациентами игра дает о себе знать в интонаци­ях голоса, подборе слов, чувстве юмора. Поэтому важно понять значение и смысл игры как таковой.

Для Д. Винникотта игра — это прежде всего действие. Она не находит­ся ни внутри человека, ни вне его, т. е. не является частью отвергаемого мира «не-Я», который он пытается создать. У игры есть место (простран­ство) и время. В частности, для того чтобы игра стала возможной в нача­ле жизни младенца, необходимо наличие потенциального пространства между ним и его матерью или материнской фигурой. Это потенциальное пространство противостоит, с одной стороны, внутреннему миру, связан­ному с психосоматическим взаимодействием, а с другой стороны — внеш­ней реальности, имеющей собственные измеряемые характеристики. Словом, игровое пространство не относится к внутренней, психической реальности и не является внешним миром.

Первое использование ребенком опыта игры имеет место тогда, когда он управляется с переходным объектом, с тем первым объектом «не-Я», которым он обладает. И если классический психоанализ правильно под­черкивал значение опыта, связанного с бессознательными влечениями и реакцией на фрустрацию, то он не смог дать, по мнению Д. Винникот­та, убедительных формулировок по поводу той энергии, которая заклю­чена в игре. Более того, он исходил из того, что последующие культурные переживания человека можно рассматривать в качестве непосредствен­ного продолжения игры.

Д. Винникотт исходил из того, что игра представляет собой универсальный феномен и является признаком здоровья. Она облегчает взросление ребенка, вовлекает человека в групповые взаимоотношения и может стать формой

ИГРА И РЕАЛЬНОСТЬ

коммуникации в психотерапии. Более того, по его мнению, в качестве специализированной формы, используемой для коммуникации человека с самим собой и другими людьми, игра стала основой развития психоанали­за. Следовательно, психоаналитик «должен ценить не только постоянные напоминания о наследии Фрейда, но и то, чем мы обязаны такой естест­венной и универсальной вещи, как игра» [14, с. 79].

Что касается последовательности взаимоотношений, возникающих в процессе развития ребенка, и места игры в них, то они представлялись Д. Винникотту следующим образом.

На первой стадии младенец и объект сливаются друг с другом. Его виде­ние объекта является субъективным. Мать стремится познакомить сво­его ребенка с теми элементами окружающего мира, которые он способен и готов обнаружить.

На второй стадии ребенок отвергает объект, вновь принимает его и вос­принимает его объективно. Данный процесс во многом зависит от готов­ности матери или материнской фигуры участвовать в процессе игры и возвращать ребенку то, что он отбрасывает. В том случае, когда мать справляется с соответствующей игровой ролью, ребенок приобретает опыт «магического контроля», связанного с переживанием всемогуще­ства. Он испытывает радость по поводу сочетания внутреннего всемогу­щества с реальным контролем над объектами. Доверие к матери созда­ет, по выражению Д.Винникотта, «игровую площадку», способствующую зарождению игры и являющуюся потенциальным пространством между матерью и ребенком.

На третьей стадии имеет место одиночество в присутствии другого человека, т. е. ребенок оказывается способен быть один. Он может стро­ить игру, будучи уверенным, что любящий человек доступен и досягаем, если вспомнить о нем, после того как забыл про него. Это важная стадия развития, на которой приобретается способность к одиночеству, связан­ная с опытом пребывания маленького ребенка в одиночестве в присут­ствии матери. В конечном счете «в основе способности к одиночеству содержится парадокс: она представляет собой опыт пребывания в одино­честве при одновременном присутствии кого-то другого» [15, с. 255].

На четвертой стадии ребенок позволяет двум областям игры перекры­вать друг друга и получает от этого удовольствие. Одну область игры представляет мать, которая играет со своим малышом. Другую — ребенок, по-разному реагирующий на предложенную матерью игру. Так проклады­вается путь к совместной игре во взаимоотношениях ребенка.

Когда мать уменьшает свое подстраивание к потребностям ребенка, он переживает интенсивное, хотя порой и мучительное удовольствие, связан­ное с игрой, разворачивающейся в его воображении. В этом воображении

ПСИХОЛОГИЯ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ (М. БАЛИНТ и др.)

присутствует творчество, несмотря на то, что игра является, по выраже­нию Д. Винникотта, «одной из сторон объектных отношений» [ 16, с. 182]. Для ребенка характерно то, что физические явления не только преобразу­ются в его воображении, но и наделяются качеством уникальности.

В игре ребенка проявляется то, что он ранее ощутил и прочувство­вал в процессе появления своеобразных символов единства с матерью, т. е. переходных объектов. И хотя эти объекты не создаются, а присваива­ются ребенком, тем не менее каждая деталь его жизни оказывается насы­щенной творчеством в том случае, когда мать обеспечивает соответству­ющие условия его существования.

Если ребенку предоставляется возможность быть первооткрывателем по отношению к каждому объекту, то он начинает творить, используя для этого все окружающие его объекты. Если же ребенку не предоставля­ется подобный шанс, то он лишается пространства, в котором могли бы возникнуть переживание или игра. Так, лишенные материнской любви дети становятся беспокойными и не могут играть, поскольку разрушение единства с матерью и утрата объекта означают потерю пространства игры и значимого символа.

Д. Винникотт выдвинул положение, в соответствии с которым игра сама по себе является терапией. Это означает, что проявление заботы о том, чтобы ребенок научился играть, уже представляет собой терапию, имеющую уни­версальное значение, включающее в себя формирование позитивной уста­новки по отношению к игре. Другое дело, что игра может оказаться пугаю­щей и страшной, поэтому важно предотвратить ее пугающее проявление.

Игра — это основная форма жизни, творческое переживание, находя­щееся в пространственно-временном континууме. Она всегда осуществ­ляется в пространстве между субъективным и объективно воспринимае­мым. В игре как ребенок, так и взрослый обладают свободой творчества. Словом, для Д. Винникотта «игра вовлекает в культурные переживания и формирует основу культурного опыта» [17, 191].

В соответствии с таким пониманием Д. Винникотт выделил три состоя­ния человека: ' внешняя реальность и контакт человека с внешним миром;

• внутренняя психическая реальность, включающая формирование Я;

• культурный опыт и творческая игра.

Первые две сферы жизнедеятельности человека всегда интересовали исследователей. Третья оказалась наименее изученной и именно на ней сосредоточил свое внимание Д. Винникотт, выдвинувший тезис, в соот­ветствии с которым «творческая игра и культурный опыт, во всех своих сложнейших проявлениях, располагаются в потенциальном пространстве между матерью и ребенком» [18, с. 192].

ИГРА И РЕАЛЬНОСТЬ

С точки зрения Д. Винникотта, игра и культурный опыт связыва­ют между собой прошлое, настоящее и будущее. Они заполняют собой пространство и время, а также требуют к себе осмысленного внимания. В этом отношении важно понять, что третья область или потенциальное пространство варьируют от одного человека к другому. Причем основу этой сферы составляет доверие ребенка по отношению к матери, то дове­рие, которое он переживает во время критической стадии разделения Я и «не-Я», когда имеет место начало формирования самостоятельной личности.

Для Д. Винникотта основу терапии составляет игра пациента, его твор­ческое переживание во времени и пространстве, то переживание, кото­рое является для него реальным. Подобно тому, как мать вступает в игру со своим ребенком, так и аналитик в процессе терапевтической деятельности прибегает к игре. «Психотерапия — там, где перекрываются пространст­во игры пациента и пространство игры терапевта. Психотерапия — это когда два человека играют вместе. Следовательно, там, где игра невоз­можна, работа терапевта направлена на то, чтобы перевести пациента из состояния, когда он не может играть, в состояние, когда он может это делать» [19, с. 73].

В том случае, когда пациент не может играть, терапевт должен занять­ся этим симптомом прежде чем перейти к интерпретации фрагментов его поведения. Что касается аналитика, не способного играть, то это озна­чает, что он не пригоден для терапевтической работы. Отсюда общий принцип, отстаиваемый Д. Винникоттом и гласящий о том, что «психо­терапия работает на стыке двух областей игры — пациента и психотера­певта» [20, с. 100].

Интерпретация, к которой прибегает аналитик в процессе терапии, — это своего рода внушение, адресованное пациенту. Стало быть, вне прост­ранства совместной игры пациента и терапевта сама по себе интерпретация вызывает сопротивление. Если пациент оказывается неспособным к осуще­ствлению игры, то интерпретация становится в лучшем случае бесполез­ной, а в худшем — может нарушить терапевтический процесс. Если игра объединяет пациента и аналитика, то интерпретация может способство­вать терапевтической деятельности. «Чтобы психотерапия работала, — подчеркивал Д. Винникотт, — игра должна быть свободной, спонтанной, без уступок и подчинения» [21, с. 95].

Д. Винникотт считал, что аналитик должен быть внимательным к спо­собностям пациента играть, демонстрировать свои творческие возмож­ности в аналитическом процессе. Слишком много знающий и постоянно прибегающий к интерпретациям аналитик может подавить потребность пациента к проявлению своих творческих способностей. Поэтому ему сле-

ПСИХОЛОГИЯ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ (М. БАЛИНТ и др.)

дует воздержаться от демонстрации собственных познаний и предоста­вить возможность пациенту вступить в игру и творчески выразить себя. Кроме того, психоаналитик должен быть осторожным при заполнении потенциального пространства игры. Ведь он не только создает довери­тельные отношения с пациентом и открывает для него ту промежуточную область, где может иметь место игра, но и заполняет это пространство своими интерпретациями. Но интерпретации психоаналитика в действи­тельности являются продуктом его собственного воображения. И если учесть то обстоятельство, что преждевременные интерпретации уничтожают творчество пациента и могут оказаться травматичными для него, то пони­мание этого должно вести к еще большей осторожности психоаналитика при его вторжении в пространство игры, являющееся источником лич­ностного роста пациента.

Стало быть, основная установка психотерапии заключается в том, чтобы создать благоприятные условия для переживания творческих импульсов, состав­ляющих суть игры. Именно на базе игры осуществляется основанное на опыте существование человека. Опыт же жизни находится в переход­ном пространстве переплетения субъективности и объективности, в про­межуточной сфере между индивидуальным миром и внешней реально­стью, разделяемой всеми людьми.

Из подобного понимания существа терапии вытекало важное кон­цептуальное положение, которое было выдвинуто Д. Винникоттом. Оно состояло в необходимости признания на уровне психоаналитической теории области, содержащей культурный опыт. Этот опыт является, по сути дела, прямым продолжением опыта игры, имеющим важное значение для понимания не только оценки здоровья людей, но и жизни в целом. Следовательно, наряду с обычно признаваемыми психоаналитиками двумя областями, представляющими собой внутреннюю психическую реальность и внешнюю, включающую в себя действительный мир и живу­щих в нем людей, не менее значима для психоаналитической теории и третья область, а именно пространство игры, в котором сосредоточе­на, по мнению Д. Винникотта, вся жизнь человека, связанная с творчест­вом и культурой.

Для более адекватного понимания Д. Винникоттом целей и задач пси­хотерапии имеет смысл обратить внимание также на выдвинутое им положение о роли матери как зеркала в развитии ребенка. Дело в том, что, отталкиваясь от ранее предпринятого французским психоаналитиком Ж. Лаканом исследования роли зеркала в развитии Я каждого человека, Д- Винникотт обратился к рассмотрению лица матери как зеркала и при­шел к выводу, что в эмоциональном развитии ребенка предшественником зеркала является лицо матери. По его мнению, когда ребенок смотрит

ИГРА И РЕАЛЬНОСТЬ

на лицо матери, то в обычной ситуации он видит там самого себя. Мать отражает и показывает ребенку его самого. Точно так же, когда она смот­рит на своего ребенка, то, как мать сама выглядит, имеет непосредствен­ное отношение к тому, что она сама видит.

Отталкиваясь от данного предположения, Д. Винникотт пришел к мысли, что понимание существа того, когда ребенок видит, глядя в лицо матери, а потом и в зеркале, самого себя, дает возможность по-новому подходить к задаче анализа и психотерапии. Речь идет о том, что в его представлении результатом тера­пии является нечто такое, что с необходимостью включает в себя лицо, предмет отражения и то, как происходит это отражение. «Психотерапия заключается не в том, чтобы сделать умную и искусную интерпретацию; в основном она заключается в том, чтобы на протяжении некоторого вре­мени постоянно возвращать пациенту то, что отдает он сам» [22, с. 209].

В конечном счете Д. Винникотт исходил из того, что аналитик выступа­ет в качестве зеркала для пациента. Если психоаналитик осуществляет свою работу хорошо, то пациент сможет обнаружить самого себя, обрести чув­ство реальности, научиться самостоятельному существованию. Словом, в результате подобной работы обретение пациентом чувства реальности будет способствовать построению им таких объектных отношений, в рам­ках которых он реализует свою Самость. И даже если состояние пациента не улучшится, все же в результате осуществления терапевтической зада­чи отражения, пациент может быть благодарен аналитику за то, что тот увидит его таким, какой он есть на самом деле.

К этому следует добавить, что в своей клинической деятельности Д. Винникотт стремился быть внимательным по отношению к пациентам. Точно так же как, работая педиатром, он мог устанавливать более тесные отношения с больным ребенком, так и при общении со взрослыми паци­ентами он шел на более близкий контакт с ними, чем это предписывалось классическим психоанализом.

Обнаружив сходство между пациентом и ребенком, аналитиком и мате­рью, Д. Винникотт исходил из того, что терапевтический процесс подо­бен материнской среде и, следовательно, чтобы лечение было успешным, необходимо создавать условия, способствующие психологическому росту пациента. Так, отходя от принятых в психоанализе условностей, в случае необходимости он мог работать с пациентом два-три часа вместо установ­ленной сессии в пятьдесят минут или прибегать к «переживаниям взаим­ности», когда, подобно уходу за младенцем, ему приходилось прибегать к телесному контакту, беря за руку пациента или поддерживая его голову руками в такт ритмического покачивания.

В этом отношении взгляды Д. Винникотта на анализ были близки пред­ставлениям Ш. Ференци о роли аналитика как заботливой матери. Не слу-

ПСИХОЛОГИЯ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ (М. БАЛИНТ и др.)

чайно он считал, что психоаналитик «находится в позиции матери неро­жденного или новорожденного ребенка» [23, с. 357-358]. Однако, в отли­чие от Ш. Ференци, Д. Винникотт обратил внимание на необходимость проработки той латентной ненависти, которая может иметь место у ана­литика по отношению к пациенту, поскольку, как он полагал, мать нена­видит ребенка до того, как ребенок начинает ненавидеть мать. В этом отно­шении он исходил из того, что аналитик обязан проявлять выдержку и надежность матери, преданной своему ребенку, признавать желания пациента в качестве его нужд, быть для него доступным и объективным, стремиться давать ему только то, что тому действительно нужно.

Кроме того, Д. Винникотт считал, что у многих пациентов их незрелая подлинная Самость прячется за ложной личностью. Если в процессе ана­лиза удается освободить скрытую истинную Самость, то у пациента может произойти срыв, и тогда аналитику придется играть роль матери ребенка, который проснулся в пациенте. Чтобы поддержать последнего, аналитику придется фактически идентифицироваться с пациентом, «вплоть до слия­ния с ним» [24, с. 373]. Но аналитику необходимо сохранять ориентацию во внешней реальности и одновременно откликаться на нужды пациента. Словом, терапия должна быть приспособленной больше к нуждам паци­ента, нежели аналитика.

Дата добавления: 2015-06-04