Тайна улыбки Джоконды

В работе «Воспоминания Леонардо да Винчи о раннем детстве» (1910) основатель психоанализа обратился к ис­следованию творческой деятельности великого итальян-

8S6

ского ученого и художника эпохи Ренессанса. В своем ис­следовании он опирался на психоаналитические идеи о психосексуальном развитии детей, оказывающем предо­пределяющее влияние на жизнедеятельность взрослого человека, его интересы, поведение, образ мышления и действия. В соответствии с этими идеями он вычленил три возможности реализации судьбы жажды исследования че­ловека, открывающиеся перед ним в период завершения в результате вытеснения инфантильного сексуального ис­следования. Одна возможность связана с невротическим торможением, когда любознательность ребенка оказывает­ся заторможенной, а свободная деятельность ума — огра­ниченной, что приводит в конечном счете к слабости мышления и образованию невротического заболевания. Другая возможность сопряжена с сексуализацией мышле­ния, интеллектуальным развитием, сопровождающимся об­ходными маневрами по отношению к подавленному, вы­тесненному сексуальному исследованию, которое со вре­менем возвращается из бессознательного в форме умст­венного действия, связанного с удовольствием и страхом перед собственными сексуальными влечениями, что ведет к интеллектуальным исканиям сексуального характера. Третья возможность относится к проявлению избегания как задержки мышления, так и невротического насилия над ним, в результате чего вытеснение интереса к сексуальности ве­дет к сублимации эротики, что приводит к отторжению от сексуальной проблематики и к активизации интеллектуа­льной, творческой деятельности.

Сточки зрения Фрейда, один, используя его собствен­ное выражение, из гигантов рода человеческого и вели­чайших мужей итальянского Возрождения может быть от­несен к тому редкому типу умственного развития, который воплотил в себе третью возможность реализации эмоцио­нального и интеллектуального потенциала. «Похоже; — писал он, — что сутью и тайной натуры Леонардо было то, что ему удалось, после того как в детстве его любознатель­ность обслуживала сексуальные интересы, сублимировать большую часть своего либидо в жажду исследования» [23. С. 185]. Исходя из этой предпосылки, основатель психоа­нализа и осуществил психобиографическое изучение жиз­ни Леонардо да Винчи, его научного и художественного творчества.

Тому, кто заинтересуется как общим подходом Фрейда к жизнедеятельности итальянского ученого и художника, так и частностями, связанными с соответствующими пси­хоаналитическими интерпретациями, лучше всего обра­титься непосредственно к самой работе «Воспоминание Леонардо да Винчи о раннем детстве». В контексте обсуж­даемой здесь темы мне придется ограничиться воспроиз­ведением лишь некоторых сюжетов, относящихся исклю­чительно к искусствоведческой проблематике.

Обсуждая специфику художественного творчества Ле­онардо да Винчи, Фрейд не мог пройти мимо загадочной улыбки Джоконды, вызывавшей исследовательский инте­рес у многих искусствоведов прошлого и настоящего. Его не интересовала физиогномическая загадка улыбки, изоб­раженная итальянским художником на картине, представ­ляющей собой портрет Моны Лизы, супруги флорентийца Франческо дель Джокондо. Картина, которая писалась на протяжении четырех лет, не удовлетворяла самого созда­теля, считалась им незавершенной, не была отдана заказ­чику и была приобретена для Лувра королем Франции Франциском I. Для него интересным представлялось то обстоятельство, что улыбка Моны Лизы на протяжении многих столетий очаровывала как самого художника, так и большинство зрителей и что со времени написания этой картины завораживающая улыбка повторялась на многих полотнах Леонардо да Винчи. Так, своеобразие улыбки Джоконды можно усмотреть в изображении Иоанна Крес­тителя в Лувре, в картине «Св. Анна с Марией и младенцем Христом». Учитывая эти обстоятельства, основатель пси­хоанализа сопоставил портрет Моны Лизы с картиной, изображавшей Святую Анну.

Картина «Св. Анна с Марией и младенцем Христом» трактовалась Фрейдом как художественное изображение синтеза истории детства Леонардо: детали ее композиций объяснялись леонардовскими инфантильными пережива­ниями, связанными с наличием у него двух матерей. В доме отца маленький Леонардо нашел не только добрую мачеху донну Альбиеру, но и бабушку, мать своего отца, Монну Лючию. Этот факт, по Фрейду, как раз и нашел свое отражение в рассмотренной им картине. Но на карти­не обе женщины изображены молодыми. Фрейд объяснял это тем, что Леонардо хотел запечатлеть образ двух мате­рей (родившей его Катарины и воспитавшей донны Аль-

биеры). С точки зрения детских переживаний художника, обусловленных семейными отношениями, основатель психоанализа истолковал и «Мону Лизу», выдвинув пси­хоаналитическую разгадку улыбки Джоконды, чей образ действительно вызывает раздумья и споры у искусствове­дов всего мира.

Фрейдовское объяснение сводилось к тому, что тонкие и мягкие черты улыбающейся флорентинки Моны Лизы Джо­конды отражали ранние леонардовские воспоминания о своей матери Катарине. В улыбке Джоконды запечатлены сдержанность и обольстительность, стыдливость и чувст­венность, то есть то, что, в соответствии с психоаналити­ческим пониманием Эдипова комплекса, составляет тай­ну отношений между сыном и матерью. Эта скрытая тай­на, мастерски запечатленная Леонардо в улыбке Джокон­ды, и является, в-интерпретации Фрейда, той притягатель­ной силой, которая завораживает каждого, кто смотрит на эту картину. Эта тайна оказала неизгладимое впечатление и на самого художника: улыбка Моны Лизы Джоконды разбудила в нем воспоминания о матери, о переживаниях первых детских лет, и с тех пор изображаемые Леонардо мадонны имели покорно склоненные головы'и необыкно­венно блаженную улыбку бедной крестьянской девушки. «Леонардо был пленен улыбкой Джоконды, потому что она пробудила в нем нечто, что с давних пор дремало в его душе, быть может, какое-то старое воспоминание. Это воспоминание, всплыв однажды, оказалось достаточно важным, чтобы более не покидать художника; он был вы­нужден снова и снова изображать его» [24. С. 198].

О каком детском воспоминании может идти речь? Ка­кое инфантильное воспоминание оказало столь сильное воздействие на Леонардо, что оно нашло отражение в его художественном творчестве несколько десятилетий спус­тя?

Фрейд обнаружил такое воспоминание Леонардо о раннем детстве, которое содержалось в его научных запи­сях о полете коршуна. Оно сводилось к тому, что Леонардо вспомнил, будто в младенческом возрасте, когда он лежал в колыбели, к нему спустился коршун, открыл уста своим хвостом и много раз толкнул им его губы. Обратив внима­ние на описанную сцену, Фрейд пришел к выводу, что данное воспоминание Леонардо было не чем иным, как образованной позднее, но перемещенной в детство его

фантазией. Но поскольку для основателя психоанализа фантазия имеет не меньшее значение для человека, чем реальное событие, то она принимается во внимание с точ­ки зрения возможности извлечения на свет того потаенно­го, что скрывается за ней. В интерпретации Фрейда за фантазией Леонардо о грифе (в переводе с итальянского на немецкий язык «коршун» превратился в «грифа») скрыва­ется воспоминание о сосании им материнской груди. Дан­ная фантазия рассматривается им как кормление трудью матери, где мать заменена грифом, что может находить свое подтверждение в священных текстах древних егип­тян, изображавших божество-мать в виде грифа и назы­вавших эту богиню «Мут» (фонетическое сходство со сло­вом «мать»). В целом, за фантазией о грифе Фрейд усмат­ривал силу эротических отношений между матерью и ре­бенком, где описание того, как гриф много раз толкнул младенца в губы, означало, что мать страстно целовала уста своего сына и, следовательно, за фантазией стоят вос­поминания Леонардо о кормлении грудью и о поцелуях матери. Именно это воспоминание как яркое впечатление детства отразилось впоследствии в картинах Леонардо, на которых запечатлена пленительная и загадочная улыбка, затаившаяся на губах многих женских образов.

Вполне очевидно, что такое прочтение смысла леонар-довских полотен основывалось на психоаналитическом видении тесной связи между семейными отношениями и направленностью творческой деятельности художника, с одной стороны, ранними инфантильными переживания­ми, воспоминаниями детских лет и содержанием художе-" ственных произведений, с другой стороны. В известной степени можно, конечно, установить такие связи, но сами по себе они далеко не всегда ведут к созданию уникальных произведений искусства, завораживающих всех тех, кто с ними соприкасается. Такие связи способны внести допол­нительные штрихи в понимание творческой деятельности художника и прототипов его персонажей. Но в данном случае создается впечатление, что сексуальный подтекст трактовки леонардовской «Моны Лизы» и психоаналити­ческая разгадка улыбки Джоконды являются не чем иным, как такой интерпретацией мирового шедевра, которая предпринята с целью как бы наглядного подтверждения ранее выдвинутых психоаналитических идей и демонстра­ции искусства психоаналитического толкования.

890*

В самом деле, если улыбка Джоконды оказала столь си­льное впечатление на Леонардо, что с того времени все изображенные им мадонны приобрели необыкновенно блаженную улыбку крестьянской девушки, то как тогда объяснить такие леонардовские полотна, как «Мадонна Литта» и «Мадонна с цветком», выполненные художником -задолго до создания «Моны Лизы»? Правда, можно исхо­дить из того, что только в процессе написания портрета Моны Лизы Джоконды итальянский, художник вспомнил что-то такое из своего далекого детства, что наложило от­печаток на последующее его видение женских лиц и их изображение в соответствующих картинах. Но тогда сле­довало бы ответить на вопрос, почему столь сильное пере­живание детства не всплыло в памяти Леонардо да Винчи значительно раньше, до того, как он достиг пятидесяти­летнего возраста, и почему именно Мона Лиза Джоконда вызвала у него такое воспоминание? И нельзя ли предпо­ложить как раз обратное тому, о чем писал Фрейд? А имен­но, быть может, имеет смысл говорить о том, что образ улыбающейся Джоконды вобрал в себя все оттенки, грани, трудно передаваемые нюансы ранее написанных Леонар­до да Винчи улыбающихся мадонн, в результате чего улыб­ка Джоконды стала настолько же совершенной, насколько и загадочной, вызывающей тем самым постоянную и неу-гасающую потребность не только в раскрытии тайны этой улыбки, но и в приобщении к ней?

Исследователи обращали внимание на то обстоятель­ство, что рассмотрение художественного творчества Лео­нардо да Винчи через призму психоаналитической интер­претации его воспоминания о сцене с коршуном в детстве основывалось на таких фактологических погрешностях, которые ставили выводы Фрейда под сомнение. Речь шла о допущенной при переводе с итальянского Языка на не­мецкий ошибке, когда вместо коршуна появился гриф и основатель психоанализа апеллировал к египетским иероглифам той птицы, которая соотносилась с богиней Мут (mutter, мать), в то время как если бы он отталкивался от правильного перевода (не гриф, а коршун), то его пси­хоаналитические построения лишались бы историко-ми-фологического обоснования [25]. Однако даже тогда, ког­да несколько лет спустя после написания работы «Воспо­минание Леонардо да Винчи о раннем детстве» Фрейду указали на лингвистическую ошибку, он не стал пересмат-

ривать свою предшествующую трактовку о решающей связи инфантильных переживаний ребенка с изображением зага­дочной улыбки мадонн на полотнах итальянского художни­ка. Гипотетические построения в работе о Леонардо да Винчи были столь изящными и настолько искусно вписы­вались в общую канву психоаналитического подхода к вы­явлению связей между матерью и ребенком, с одной сто­роны, переживаниями детства и творческий деятельно­стью взрослого человека, с другой стороны, что, по сути дела, Фрейд не мог отказаться от того, что представлялось ему ценным, с точки зрения эвристической значимости психоанализа. Тем более, что его отношение к работе о Ле­онардо да Винчи было более чем благосклонным, в отли­чие от некоторых других книг, по поводу публикации ко­торых он испытывал неудовлетворение.

Рассматривая фрейдовское жизнеописание итальян­ского художника, необходимо иметь в виду, что на протя­жении всей своей исследовательской и терапевтической деятельности основатель психоанализа придавал особое значение воспоминаниям детства. Он исходил из того, что удерживающееся в памяти человека всегда представляется самым значительным в его жизни или уже в период мла­денчества, или под влиянием более поздних переживаний. При любом психоаналитическом исследовании како­го-либо жизнеописания удается обнаружить значение са­мых ранних детских воспоминаний. Именно это подчер­кивалось Фрейдом, когда семь лет спустя после публика­ции работы о Леонардо да Винчи он рассмотрел одно дет­ское воспоминание из «Поэзии и правды» Гете, в котором тот описывал, как в младенческом возрасте (до четырех лет) швырял из окна горшочки и тарелки, испытывая при этом восторг оттого, что они разлетались на мелкие кусоч­ки. Размышляя по этому поводу в работе «Детское воспо­минание из «Поэзии и правды» (1917), основатель психоа­нализа писал, что «как правило, то воспоминание, которо­му рассказывающий отводит решающую роль, с которого он начинает исповедь своей жизни, и оказывается самым существенным, таящим в себе ключи к тайникам его ду­шевной жизни» [26. С. 261]. Подобный ключ к пониманию жизни и творчества Леонардо да Винчи Фрейд как раз и усматривал в воспоминаниях итальянского художника о детской сцене с коршуном.

Отмечу одно интересное, с точки зрения рассматрива­емой проблематики, обстоятельство.

Познакомившийся с работами Фрейда в 1908 году и в дальнейшем использовавший психоаналитические идеи в своей деятельности протестантский пастор Оскар Пфис-тер усмотрел в луврской картине «Святая Ална с Марией и младенцем Христом» нечто такое, что, несомненно, импо­нировало основателю психоанализа. Он увидел в одеянии Марии контур грифа как символ материнства, и отметил загадочность картины, в которой накинутый на Марию странным образом платок одним концом, напоминающим хвост птицы, как бы направлен в рот младенца, как это имело место в детской фантазии Леонардо да Винчи.

В свою очередь, швейцарский психотерапевт Карл Юнг, восхищавшийся фрейдовской работой о Леонардо да Винчи в то время, когда он был еще увлечен психоанали­тическими идеями Фрейда, также увидел в луврской кар­тине изображение грифа. Но в отличие от Пфистера, он усмотрел клюв грифа в другом месте, в районе лобка.

Это свидетельствует о том, какие новые возможности открываются перед человеком при восприятии реального мира, когда он смотрит на него иными глазами по сравне­нию с теми, кто не знаком с психоаналитическими идея­ми. Но это может служить также наглядной иллюстрацией того, как и каким образом разделяемые человеком идеи оказывают воздействие на его визуальное восприятие внешних объектов, включая произведения искусства, и соответствующую интерпретацию их. Поэтому нет ничего удивительного в том, что патографическое исследование жизни и творчества Леонардо да Винчи осуществлялось Фрейдом именно с точки зрения ранее сформулирован­ных им психоаналитических идей, в соответствии с кото­рыми специфическим образом трактовались историче­ские факты и обосновывались те или иные гипотезы.

В этой связи представляется симптоматичным выска­занное Фрейдом соображение о том, что, какова бы ни была правда о жизни Леонардо да Винчи, не стоит отказы­ваться от попытки обосновать ее с позиций психоанализа. Другое дело, что важно установить границы результативно­сти психоанализа в жизнеописаниях и применительно к рас­смотрению художественного творчества. И вот здесь-то Фрейд был вынужден признать те пределы, которые, по его убеждению, имеет психоанализ. Во-первых, несмотря

на все усилия психоанализа, так и не удалось полностью объяснить особую склонность итальянского художника к вытеснению влечений и его необыкновенную способ­ность к сублимации примитивных влечений. Во-вторых, поскольку художественное дарование и продуктивность тесно связаны с сублимацией, то Фрейду пришлось согла­ситься с тем, что «и существо художественных достижений недоступно психоанализу» [27. С. 211]. Правда, сделав по­добное признание, он тут же высказал соображение о по­лезности психоаналитического исследования по отноше­нию к итальянскому художнику, что, фактически, служи­ло оправданием его усилий в этой сфере деятельности. Во всяком случае он недвусмысленно подчеркнул: «Хотя пси­хоанализ и не объясняет нам художественного дарования Леонардо, все-таки он делает понятным его проявления и ограничения» [28. С. 211].

Более двух десятилетий спустя после публикации ра­боты о Леонардо да Винчи Фрейд в несколько иной форме, по сути дела, воспроизвел те же самые размышления, ка­сающиеся ограничений и результативности психоанали­тического подхода к исследованию произведений искус­ства и художественного творчества. Так, в предисловии к книге Марии Бонапарт «Эдгар По. Психоаналитический очерк» он подчеркнул, что на примере выдающихся лич­ностей можно и нужно изучать законы человеческой пси­хики. При этом он высоко оценил работу Марии Бона­парт, которая, по его мнению, благодаря использованию психоанализа пролила свет на жизнь и творчество велико­го поэта. Психоаналитическое толкование дало возмож­ность понять, насколько произведения Эдгара По были обусловлены его человеческим своеобразием, являвшим­ся результатом инфантильных эмоциональных привязан­ностей и мучительных переживаний ранней юности. «Та­кие исследования, — подчеркнул Фрейд, — не обязаны объяснять гений художника, но они показывают, какие мотивы его побудили и какой материал ему принесла судь­ба» [29. С. 352].

Психоанализ с его расчленением духовной жизни че­ловека, выявлением внутрипсихических конфликтов лич­ности, расшифровкой языка бессознательного, установ­лением тесных связей между переживаниями раннего дет­ства и особенностями творческой деятельности индивида представлялся Фрейду наиболее подходящим методом ис-

следования художественных произведений, истинный смысл которых определялся на основе анализа психиче­ской динамики индивидуально-личностной деятельности творцов и героев их произведений. Если учесть, что в ше­деврах мирового искусства основатель психоанализа не­редко искал подтверждение допущениям и гипотезам, по­ложенным в основу его учения о психической деятельно­сти человека, то становится очевидной и понятной на­правленность его интерпретаций при конкретном анализе художественного творчества.

Очевидно, что раскрытие внутреннего мира личности по­зволяет глубже проникнуть в пафос художественного творче­ства, в содержание произведений искусства, в стиль и манеру живописи художника. В этом плане попытка исследовать душевное состояние Леонардо да Винчи на различных эта­пах его жизни и на этой основе дать более полное пред­ставление о бессмертных творениях художника вполне праврмерна. В, то же время, как локазывает знакомство с работой Фрейда о Леонардо да Винчи, семейная хроника ранней жизни художника используется им таким образом, что рассматриваются преимущественно такие факты био­графии, из которых можно сделать выводы о влиянии сек­суальных влечений на человека, о детско-родительских отношениях, предопределяющих основные тенденции развития, в конечном счете сказывающиеся на професси­ональной деятельности личности.

Именно эти факты биографии Леонардо да Винчи были поставлены Фрейдом в тесную связь с его художест­венной и научной деятельностью. Так, в первых художест­венных опытах итальянского художника (головки смею­щихся женщин и красивых мальчиков) воплотилось, по мнению основателя психоанализа, ощущение свободы и легкости, которое испытывал Леонардо Да Винчи в тот пе­риод, не мучаясь еще угрызениями совести за свои бессоз­нательные желания. Подавление бессознательных влече­ний в более зрелом возрасте нашло отражение в росписи «Тайная вечеря» и в смещении акцентов с художественной на научную деятельность. С возобновлением в пятидеся­тилетнем возрасте интереса к половой жизни у Леонардо произошло перевоплощение, в результате которого он возвратился в лоно живописи и написал знаменитые по­лотна «Мона Лиза» и «Святая Анна с Марией и младенцем Христом». Тот факт, что Леонардо да Винчи легко расста-

как

психо-

льным,

ль испр Условленном психо-

Дата добавления: 2015-06-04