Протестантизм и православие

Мотивация эффективна, считает Вебер, когда она основывается не на идеологических, а на религиозных ценностях, утвердившихся в народе и выражающих его духовные устремления, ставших элементами общеприня­того образа жизни. В Западной Европе это ценности протестантского духа, приведшие или повлиявшие на формирование капитализма. В России же, по мнению Вебера, который много времени уделял изучению нашей стра­ны, религиозные ценности, отражающие своеобразие русского смысла жиз­ни и отношения к труду, выразились в славянофильстве.

Когда Вебер рассматривает так называемые «формы коммунизма», мона­стырские общества, утопические коммуны, сектантские группы, «мужские дома» в первобытном обществе, группы пиратов, армейские подразделения и современные коммунистические организации, — то оказывается, что они имеют общую основу: у них наблюдается тенденция к неэкономической мо­тивации. В частности, речь идет о «ценностно-рациональных» стимулах (Ве­бер заключает термин в кавычки, видимо, придавая ему обратный смысл) к дисциплине, суть которых — выжимки из пропагандистских лозунгов³⁰.

Раскрывая категории социологии религии, Вебер подчеркивает, что сла­вянофильство представляет религиозные ценности крестьянской идеоло­гии. Подобно лютеранству в Западной Европе, которое направлено против интеллектуального рационализма и политического либерализма, славяно­фильство в России также носило консервативный оттенок. Его централь­ная идея — борьба с капитализмом и современным социализмом. Так, на­пример, народники, которые, по мнению Вебера, являются сектантским или наиболее фанатичным направлением в славянофильстве, пытаются связать в одно целое антирационалистический протест интеллектуалов России с протестом пролетаризированного класса «фермеров» против забюрократи­зировавшейся церкви, служащей интересам правящего класса.

Таким образом, социальный протест интеллектуалов и аграриев окру­жен религиозной аурой. Протест против современного рационализма и ка­питализма в славянофильстве выливается в протест против городской культуры, поскольку носителями и рассадниками рационализма считаются именно города.

Это тем более странно, пишет Вебер, что в Западной Европе авангардом религиозного обновления и носителями религиозного благочестия высту-

оерховин В.И. Затратно-компенсационные модели трудового поведения // Социологические ис-_м следования. 1993. № 2. С. 114.

Weber M. Economy and Society. Vol. 1. Berkeley, 1978. P. 154.

пали именно города. Раннее христианство возникло прежде всего как го­родская религия, сложилось в городских коммунах. И это неудивительно, так как христианство разрушало те кровнородственные связи между людь­ми, на которых покоился сельский образ жизни. Взамен им христианство постулировало духовную общность людей, но общность организованную. Христианство как этическая религия спасения и личного благочестия на­шла в городской среде самую подходящую почву. Именно в городах появ­лялись новые течения, требующие обновления религиозной доктрины (Ре­формация). В конечном счете они обогатили религию, сделали ее многооб­разным и весьма гибким институтом общества.

Ранее христианство видело в сельских жителях грубых, неотесанных язычников. Официальная доктрина средневековой церкви, как она сфор­мулирована Фомой Аквинским, считала крестьянство низшим классом хри­стиан, людьми второго сорта. Историческая «реабилитация» крестьянства, его религиозное восхваление и вера в его особое благочестие — это продукт более позднего этапа развития. Особая заслуга в этом, несомненно, принад­лежит лютеранству (которое, уточняет Вебер, нельзя отождествлять с пози­цией самого Лютера).

И совершенно не случайно Вебер проводит параллель между западноев­ропейским лютеранством — мирской религией крестьянства и российским славянофильством — интеллигентским выражением патриархально-крес­тьянской идеологии. Оба течения имеют много общего, но возникли и сформировались они в разное истори­ческое время: лютеранство в XVI в., а славянофильство в XIX в. Если на сме­ ну лютеранству пришел кальвинизм как выразитель капиталистического духа и идеологии буржуазии, то на смену славянофильству в России не при­шло никакого альтернативного религиозного течения, выражавшего дух капиталистического предпринимательства.

Западничество оставалось все же незначительным явлением, оно затра­гивало часть российской интеллигенции и не стало в конечном итоге рели­гией нарождающейся буржуазии. В России буржуазия не получила своей религии, отличной от религии крестьянства. Носителя капиталистическо­го духа, т.е. своего протестантизма, в России не возникло, как не сформи­ровалась и развитая городская культура.

Труд крестьянина связан с природой и зависит от ее естественных, т.е. сезонных циклов, урожаев и неурожаев, стихийных явлений (наводнений, засух и т.п.). Такой труд, полагает Вебер, очень мало ориентирован на «ра­циональную систематизацию», создание искусственных условий в виде эко­номических предпосылок и механических средств труда, независящих от колебаний природы. Машина действует круглогодично в одинаковом тем­пе и требует регулярной поставки сырья так же, как и регулярного сбыта продукции, которая производится в массовых масштабах. Это во многом и предопределяет тот факт, что крестьянство связано с религиозными ценно­стями, т.е. становится их носителем, говорит Вебер, только когда ему угро­жает пролетаризация или порабощение либо со стороны местных сил (фи­нансовых или сеньориальных), либо внешней политической власти.

Применив логику веберовского анализа к России, можно увидеть, что угроза пролетаризации наступила для русского крестьянства только в кон­це XIX — начале XX в. В этот момент оно отличалось значительной соци­альной и имущественной дифференциацией, распадом общинных, кровно­родственных и соседских связей. Пролетаризация крестьянства, усиливше­еся отходничество, приток бывших общинников на городские фабрики и формирование рабочего класса все же не стали той питательной средой, на которой произрастала новая религия русского крестьянства, как это случа­лось в разные периоды в Палестине и Швейцарии, где религиозный подъем крестьянства стимулировался широкими аграрными реформами.

В России же аграрные реформы шли очень медленно, а официальная церковь настолько забюрократизировалась, что мало чем отличалась от го­сударственной бюрократии. К исходу XIX в. православие не имело уже силь­ной поддержки ни в одном слое или группе населения. Поэтому истори­ческие поиски крестьянством новых ценностей шли вне рамок религии. Их источником стали внерелигиозные ценности, а именно идеалы утопичес­кого социализма и уравнительного коммунизма, которые отражали также мировоззренческие искания рабочего класса, представленного наполовину вчерашними крестьянами, а также искания значительной части интелли­генции. Революция 1917 г. послужила логическим завершением идейно-религиозного кризиса и выходом на но­вый, нерелигиозный уровень мотивации и отношения к труду.

Та легкость, с какой русское крестьянство отошло от православия как ре­лигии, объединяющей весь народ, а не отдельные социальные группы внут­ри себя, объясняется, в частности, тем обстоятельством, что от языческих ценностей русское крестьянство окончательно освободилось лишь в XVII в. Только с этого момента, по мнению некоторых специалистов, можно гово­рить об окончательном торжестве православия на бескрайних просторах России.

Но и после этого православие, далекое от ценностей рационализма и капиталистического накопления, было пропитано изрядной дозой тради­ционализма. Нельзя поэтому говорить о какой-либо аграрной религии, ре­лигии крестьянства до тех пор, считает Вебер, пока религиозные ценности не получили этической рационализации. В противном случае лучше гово­рить о стихийных верованиях, духе традиционализма, а не о самостоятель­ной религии крестьянства.

Сельские массы даже в эпоху позднего иудаизма и христианства, по мне­нию Вебера, всегда страдали недостатком этической рациональности, они не могли свои стихийные верования выразить в строгой форме этических ценностей, религиозных учений. Но каждый раз, когда это случалось, а слу­чалось такое в истории христианства нечасто, оформившееся этико-рели-гиозное учение крестьянства принимало форму революционно-коммуни­стического движения.

Вебер приводит примеры средневековых коммун, которые придержива­лись не только революционных по отношению к окружающему миру ори­ентации, но и пуританских ценностей во внутренних отношениях. Идеалы равенства и нестяжательства, честной бедности и оплаты по труду станови­лись одновременно и религиозными ценностями, и формой выражения специфического для крестьянства социального статуса. Именно крестьян­ство, ищущее религиозного обновления, превращается у Вебера в основного носителя революционно-коммунистического мировоззрения.

В доказательство он ссылается на историю крестьянской войны в Герма­нии (1524—1525), радикально-коммунистического движения мелких аренда­торов в Англии и крестьянских сект в России. Все они имели своим источ­ником аграрный коммунизм, а экономической базой — общинную собствен­ность на землю. Все они находились под угрозой пролетаризации и боролись против официальной церкви как защитницы интересов правящего класса. Но сама возможность подобных движений крестьян появилась лишь после того, как их религиозные требования и социальные ожидания оформились в эти­ческую религиозную доктрину. И все же, заключает Вебер, крестьянство редко выступает носителем иной религии, кроме примитивно-магической.

Прогрессивные же религиозные учения всегда апеллировали к передо­вой части крестьянства, их рационалистическим установкам и желанию улучшить свое социальное положение не революционным путем, а неустан­ным трудом и легальным способом. Если революционно-коммунистичес­кий способ изменения социального статуса предполагает обязательно мас­совое движение, то религиозно-либеральный, основанный на протестант­ской этике дух обращается к индивиду и его мирному занятию.

Дата добавления: 2015-06-04