ЧАСТЬ IV 5 страница

для возвращения наших утрат. Сила эта — природа. Таким образом, в нашей школе нет другого закона, кроме Божия, а между тем из преподавания не исклю­чается ни одна наука, даже естественная; напротив, наша школа снабжена даже вышкою для того, чтобы преподавание было наглядно, причем наглядность бу­дет приобретаема не путем показывания со стороны на­ставника, а участием самих учеников в наблюдении яв­лений небесного свода; эта наглядность и создаст цель­ность воззрения. Закрыв от себя небо, нынешняя (городская) школа может быть уподоблена каюте, в которой пассажиры остаются во все время переезда чрез океан. Наше же образование может быть уподоб­лено выходу на палубу. Нужно сознать движение зем­ли, принять, так сказать, участие в космической жиз­ни, что совершенно противоположно участию в рыноч­но-гражданской жизни; частое пребывание на палубе (т. е. на вышке) даст учащемуся почувствовать себя пловцом, то прорезывающим своим движением на зем­ном корабле хвосты комет и осыпаемым целым ливнем падающих звезд, то плывущим чрез пустыни неба, где лишь изредка упадет несколько капель космической материи или пыли. Только совокупными наблюдениями со всех вышек может быть изучена эта масса мельчай­ших планеток, имеющих, быть может, гораздо большее значение в жизни солпечной системы, чем самые боль­шие планеты. Но не вдруг можно достигнуть сознания движепия земли; нужно изучить ту науку, которая впервые открыта пастухами Месопотамии и других равнин. На вышке же можно ознакомиться и с поло­жением, которое мы занимаем на нашей земной горе. Высоко стоящая звездочка (полярная) показывает, что недалеко то место, где стоит она над самой голо­вой, т. е. недалеко вершина нашей земной горы, по­люс, а вместе и поучает, к чему обязывает нас пребы­вание на суровых высотах.

При обращении народного мировоззрения (которое Памир признавало кровлею мира, а Меру, которая своей вершиною достигает неба, осью мира) в колум­бо-коперниканское сама земля будет соединением двух Меру ¹², у которых вершинами будут полюсы, а эква­тор будет общим основанием, подошвою этих соединен­ных Меру. Земной шар и есть земная гора, действи­тельная Меру наших предков. Только восходя на вышки, эти мирные сторожи, составляющие центр и основу всех острожков и Кремлей и служившие преж­де сторожевыми башнями, а потом обратившиеся только в колокольни, мы сознаем себя на горе предков Меру, сознаем себя продолжателями мысли предков. Называя себя сынами, мы должны назвать и наше ма­териковое полушарие Меру или же Памиром, если вершину, или полюс, назовем Меру. Такое название будет лишь восстановлением порванного предания, ибо первоначальные Кремли (как Вавилон, Экбатана, даже Иерусалим с горою Мориа ¹³) были памятниками Эде­ма, или Памира. Но земля тогда только будет дейст­вительно Меру и Памиром, или Эдемом, когда все че­ловечество будет родом; тогда и география будет ро­диноведением, и так называемая всеобщая история станет отечественною или праотечественною. Мы за­были о происхождении, значении и назначении Крем­лей (соединенных центров), мы забыли, что Кремль есть, или становится, в Памира место, т. е. вместо мо­гилы праотца с воздвигнутым над этой могилою хра­мом — обсерваториею, которые (т. е. храмы и обсер­ватории) у нас отделились одни от других; назначение же Кремля состоит в восстановлении Эдема, потерян­ного нами рая, не в смысле висячих садов (как в Ва­вилоне), а в видах соединения всех сынов в храме с обсерваториею для воскрешения отцов.

Вышка так же необходима для религиозного, как и для научного, воспитания; здесь очень может быть указано, что эти самые, наблюдаемые с вышки, звез­ды назначены не для того, чтобы служить и покло­няться им, но что они большею частию также земли, также соединение двух Меру, назначенные для рас­пространения области нашего труда. Вся земля наша мала и ничтожна, и мы должны искать средства к жизни в иных мирах; земля же, этот прах предков на­ших, должна быть возвращена тем, кому принадле­жала. (Для нас, воспитанных в каютах, дикой пока­жется мысль считать землю только исходным пунк­том, а целое мироздание поприщем нашей деятель­ности.) Все естествознание при таком изучении должно представиться единым, цельным, небесным; небесная механика, небесная физика и такая же химия, бота­ника — наука о солнечных лучах в форме растений, а что всего важнее, сама география есть наука о не­большой небесной звездочке. Подобное сведение со­общала и немецкая школа, но она никогда не проводила его в жизнь, не ставила его существенным интересом человечества. Нынешнее мировоззрение вовсе не имеет в основе своей системы Коперника; по этой системе все тела подобны земле и находятся лишь в разных фазах развития; этим и определяется наша задача сделать все земли небесными, т, е. управ­ляемыми сознанием и волею. Мы должны быть небес­ными механиками, небесными физиками и проч. Когда весь мир, оставленный вследствие падения че­ловека своей слепоте, будет управляться сознанием, тогда все будет духовно, оставаясь и телесным, все будет небесами, оставаясь и землями. Промышлен­ность и торговля, вся эта мелочь, которой так гордится современный человек, которую он собирает со всех концов земли под неподходящим названием «Всемир­ных (выставок)» и которая держит под гнетом чело­веческую мысль и деятельность, самые даже физиче­ские кабинеты и лаборатории — все это лишь «дет­ская» науки. Как мысль сама по себе не решает ни­каких вопросов, так и кабинетные опыты не решают их. Вопрос о движении земли тогда только разрешится, когда человечество сделается из праздного пассажира прислугою, экипажем этого, как выше сказано, неиз­вестно еще какою силою приводимого в движение ко­рабля — земного шара. Когда этот вопрос будет разре­шен, тогда впервые в небесном пространстве явится звезда, или планета, управляемая сознанием и волею. Но не в этом одном мысль Коперника должна найти свое приложение, если только есть единство между мыслью и действием, разумом и волею. Противоречие между внешними чувствами и мыслью должно же по­будить нас к выходу из этого противоречия. Если гео­центрическая точка зрения ложна, мы должны стать на гелиоцентрическую. Пока земля считалась центром, мы могли быть спокойными зрителями, принимая ка­жущееся за действительное, истинное; но как только исчезло это убеждение, центральное положение мыс­лящего существа стало целью, проектом. По отношению к осуществлению его получают значение такие слои, группы человечества, которые при прежней форме жизни находились в презрении, крестьяне-пахари имеют наибольшее значение в деле небесном; для бан­киров же и фабрикаптов нет места в мировой, небес­ной деятельности. Для села менее препятствий сде­латься гражданином вселенной; Л он доны и Парижи из первых делаются последними. Искусственность го­родской жизни и все зло, связанное с ней, не раз вы­зывали протесты против себя, приглашавшие возвра­титься к дикой жизни, а не к небесной; звали подчи­няться природе, отказаться от мысли (ибо мыслящее существо есть развращенное животное, как уверял Руссо), а не внести ее в природу; обещали тихую идиллию, жизнь легкую, покойную, а между тем ну­жен тяжелый труд во благо всего человечества, и не живущего только поколения, а действительно всего человечества, в совокупности всех прошедших поко­лений.

Пред лицом космической силы умолкают все ин­тересы, личные, сословные, народные, один только интерес не забывается, интерес, общий всем людям, т. е. всем смертным... Не трудно решить, когда народ стоял умственно выше, мировоззрение его было ши­ре — тогда ли, когда он создавал былины, религиоз­ный эпос, обнимающий целый мир как единое целое, когда признавал в огне (в Сварожнче),в ветрах, во всех земных явлениях, в самом себе действие солнечной силы, т. е. имел тот самый взгляд, к коему приближа­ется нынешняя наука; или же когда фабричная жизнь оторвала его от сельской и обратила от единого, все­объемлющего вопроса о смерти к мелочньш вопросам цивилизации, если даже мы примем цивилизацию в самом обширном смысле? Как пусты и жалки все эти вопросы о гарантиях одной части народа против дру­гой, все эти déclarations des droits¹⁴, т. е. объявление всеобщей войны. Истинное образование имеет в виду обратить человека от всех этих свар (только усили­ваемых грамотностью, знанием арифметики и досу­гом, даваемым заменой рук машинами) к общему труду, ибо только тогда человек будет образован, когда не только небо будет кормить его, но и солнеч­ная сила, проведенная во все хижины, явится там в виде очага, домашнего солнца, освещающего, согре­вающего и созидающего телесный организм его; тогда даже женский, сельский труд возвысится до зпапия мировых, теллуро-солярных процессов; космогониче­ский эпос будет переходить тогда от слов к делу, и к делу такому же широкому, как и эпическая поэма? точно так же и былинный исторический эпос получит тогда новое поприще; не развлекаемый ману факту р­ными игрушками, народ во всех своих слоях почувст-· вует тогда единство.

Не для языческого удивления пред красотою и ве­личием космоса всходили мы на вышку; нет, здесь должно быть сознано, что громадное пространство, от­деляющее нашу сравнительно небольшую обитель от других миров, так же как и слепое, фатальное движе­ние нашей планеты, обусловливает смепу поколений, т. е. наши утраты. Здесь должно быть сознано, что и сама космическая сила бессильна против смерти, по­тому что не имеет о себе ни сознания, пи чувства; но что эта космическая сила в нас, в человеке, начинает сознавать себя и чувствовать, и, конечно, это сознание обязывает человека, так как всякий человек есть сын, и эта обязанность есть долг воскрешения. Вышка сама по себе пе могла бы, конечно, настроить души так, чтобы мироздание возбудило в нас вопрос о вос­создании, чтобы космос стал вопросом воскрешения. Учащиеся подготавливаются к этому в школе закопом Божиим; закон же Божий, выраженный в образе Три­единого Бога, или в заповеди о воскрешении, раскры­вается в сознапии учащихся литургиею по преимуще­ству и храмом, который есть тоже литургия, только не в действии; и самое всеобщее воскрешение есть ли­тургия, только литургия внехрамовая, внехрамовое пресуществление,— внехрамовое и пе таинственное, а явное, действительное. (Школа перестает быть подо­бием человека, подобием существа, к небу обращен­ного, когда не имеет вышки.) Литургия, или общест­венное служение (в смысле всечеловеческого служе­ния), а также и храм объединяют всю общину, или приход, в единой мысли, в общем чувстве и совокуп­ной деятельности. Отвлекая общину от забот и попе­чений об исключительно личных интересах, о нуждах чисто искусственных, которые главным образом и тя­готеют над людьми, занятыми торгово-промышленным делом, и направляя ее к делу мировому, к разреше­нию основных двух вопросов, продовольственного и санитарного, к которым так легко сводятся все запя­тая земледельцев, литургия даже материально возвы­шает человека над землей «горе». Если литургия в на­

стоящее время не вполне соответствует своему назва­нию или значению служения общему делу, то только потому, что в жизни мы выказываемся не теми людьми, какими являемся в молитве. В молитве мы возвыша­емся, по-видимому, до скорби об общих бедствиях, удручающих человеческий род, деятельность же наша ограничивается такими интересами, что, называя их нашими личными, мы даем оскорбительное определе­ние и нашей личности, и личности вообще. Как же мо­жет быть разрешено это раздвоение между молитвой и жизнью? Рассматривая литургию как строительницу церкви, мы видим, что она при обращении минутного настроения в прочное единство, или церковь, встре­чает препятствия в самых занятиях и образе жизни христиан. Действительно, занятия, состояния или со­словия дают особый склад мысли и чувству и, таким образом, впутренно разделяют людей; а занятия неко­торых находятся даже в полном противоречии с делом церкви и делают невозможным внутреннее общение. Это прискорбное раздвоение, весьма понятное при раз­делении интересов, не оставляет людей и в самой церкви. Купец, фабрикант могут, конечно, отрываться минутно от своих забот и попечений, могут, следова­тельно, и с крестьянами быть в одной церкви; но мо­гут ли они быть с ними и одною церковью, т. е. нахо­диться с ними не в минутном только, а постоянном единении, тем более что торгово-мануфактурная про­мышленность, не ставя себе задачею обращение гнию­щих веществ в живые и здоровые тела, тем самым отказывается от литургии, которая имеет свое начало в земледелии и концом которой будет возвращение гниющих веществ в те именно тела, которым они при­надлежали? Торгово-мануфактурная промышленность не только не ставит себе задачею разрешение продо­вольственно-санитарного вопроса, что составляет сущ­ность земледелия и литургии, но она действует прямо в противоположном разрешению этого вопроса смысле, т. е. она есть обращение живого в мертвое. Единение между торгово-промышленным классом и земледель­цами состоится, когда торгово-промышленная дея­тельность сделается зимним промыслом сельских об­щин, тогда не будет противоположности интересов, и нынешние особые классы людей, посвящающих себя исключительно — одни земледелию, а другие — тор­гово-промышленной деятельности, составят тогда еди­ную церковь. Способствовать такому соединению со­ставляет долг торгово-промышленного класса, который, как и помещики, должен сделаться учителем народа технике различных промышленио-ремеслениых заня­тий и распределения их согласно с местными условия­ми, которые людям этого класса должны быть лучше, чем кому-либо, известны. Не могут же эти люди не сознавать сказанного раздвоения их с другими людьми, и под влиянием настроения, производимого на них литургиею, не могут же они не искать выхода из этого раздвоения, ибо литургия своею художественною сто­роною не может не производить впечатления даже на неверующих!

Если для верующих литургия — божественное слу­жение, то для неверующих она — художественное вос­питание, и как для тех, так и для других она имеет одинаково священный характер по важности вопросов продовольственного и санитарного, входящего в евха­ристию. Что для верующих тело и кровь Христа, то для неверующих хлеб и вино, или только символ тела и крови Христовой, но как для тех, так и для дру­гих — глубокая тайна, в разрешении коей и состоит наша задача. Объединение народов произойдет в об­щем деле, в литургии, приготовляющей трапезу всем (вопрос продовольственный) для исцеления души и тела всех (вопрос санитарный), и эта всем человече­ством совершаемая литургия будет молитвою, перехо­дящею в действие; мысленным воспоминанием, пере­ходящим в действительность; престолом этой литургии будет вся земля, как прах умерших, «силы небес­ные» — свет, теплота — будут видимо (а не таинствен­но) служить для обращения праха в тело и кровь умерших.

Во всяком случае, найдут ли люди торгово-про­мышленного класса разрешение вышеозначенного раз­двоения или нет, но несомненно, что долг требует от них такого разрешения. Но кроме долга нужно при­нять во внимание и самое величие вопросов санитар­ного и продовольственного как составных частей об­щего вопроса о воскрешении, а также должно обратить внимание и на бедствия, кои необходимо должны про­изойти от пренебрежения этими вопросами.

Над разрешением вопроса о выходе из вышеозна­ченного раздвоения работают также и науки экономи­ческие, которые могут быть названы отрицательными или переходными, как об этом будет сказано ниже. При обращении промышленности в побочное, зимнее занятие при земледелии самый характер производства изменится; продукты не будут иметь такой красивой внешности, как теперь, зато выиграют в прочности и, конечно, найдут сбыт у тех, которые сущность пред­почитают красивой внешности, т. е. у крестьян всех стран. Вместе с тем не будет той изменчивости, как теперь, не будет моды; промышленность и капитал займут свое надлежащее место, т. е. не первое, а по­следнее, ибо назначение их не расти, а умаляться по мере того, как земледелие, управляя метеорическими процессами земли, будет все глубже входить в жизнь растительную, усвоять себе растительные процессы, пользоваться созидающею силою живого организма, чтобы самому себе фабриковать всю свою телесную оболочку со всеми органами, кои делали бы ненуж­ными искусственные покровы и орудия, т. е. всю ма­нуфактурно-промышленную деятельность.

Литургия может дать такое широкое и глубокое образование, какого не может дать никогда наука, если останется при своей отвлеченности. Литургия, обнимая своими молитвами постоянные нужды чело­века, не останется равнодушною и к великим вопро­сам дня. Конечно, в этом последнем случае многое зависит от жизненности и чуткости к этим вопросам самих служителей церкви.

В августе 1877 года, когда мы переживали страш­ные минуты в ожидании известий с Шипки, где реша­лась судьба болгар и всего славянского племени, мы не слыхали особенных молитв об этом именно месте, о шипкииских стояльцах или страдальцах за весь род славянский и даже за тех, против кого они, по-види­мому, боролись, так что молитва церкви оставалась бы все-таки вселенской, хотя видимо она и приносилась бы лишь за часть рода человеческого (не переставала бы быть кафолическою). Есди бы наше духовенство тотчас по получении известий о нападении целой армии на горсть наших воинов созвало бы народ и, пояснив ему потрясающую важность этой минуты, пригласило бы помолиться, такая минута не забылась бы никогда, вся Русь молилась бы, как один человек, а народ, мо­лящийся как один человек, будет и действовать как один человек. Такие случаи не часто повторяются в жизни народа (в деле же объединения они имеют большую важность), а молитвенное участие народа в текущих событиях должно быть постоянным; и в пынешнем (1878) году, когда уже не на Балканских проходах, не у Плевны, а на Берлинском съезде¹⁵ решается вопрос о бытии славянского племени, молит­вепные пожелания могли бы дать твердость и берлин­ским нашим стояльцам.

Нужно, однако, твердо стоять на высоте всеобщего долга, чтобы церковь не сделалась поприщем полити­ческих агитаций.

Литургия, предполагая предварительное оглаше­ние, или школу, возводит нас на «Божественную стражу» и заставляет мысленно совершить утренний обход всех пределов русско-славянской земли. Обра­щая взоры к Востоку, мы видим «Дальний Запад», откуда долетали до нас случайные голоса об единении, но пропасть большая, чем сам Великий Океан, отде­ляет нас от заатлантических друзей. Сочувственно остановившись на зарождающейся японской церкви, пожелав, чтобы Япония сделалась мостом для право­славия ко всему «Дальнему Востоку», мы с глубоким вздохом за свое бессилие отведем глаз от безотрадной картины Китая и Индии. Вспомнив о монгольском иге и вообще о нашествии диких кочевников, отодвинутых и стрегомых на всем пространстве от Великого Океана до Каспия, но не обращенных еще к мирной жизни, мы отнесем вопрос о монгольском иге, о нашествии гуннов и др. к вопросам еще не решенным и не будем равнодушны к тем, кои стерегут эту линию и отодви­гают ее все далее. А если представим себе, что Англия, погубив Китай и снабдив оружием кочевников, может открыть новую эпоху нашествий, то поймем, что мы действительно стоим на народовержущем вулкане. Англичане и тогда, конечно, будут говорить об евро­пейских интересах и общечеловеческом благе, и им будут верить даже у нас. Взглянув на ненадежную Персию (хотя все должно бы было располагать ее к прочному союзу с нами), мы открываем в один из утренних обходов страшное или, лучше сказать, реши­тельное явление: Англия, до сих пор охватывавшая нас со всех сторон, но нигде непосредственно не со­прикасавшаяся с нами, внезапно оказывается у самых границ наших, заменив собою слабую Турцию и войдя в непосредственную связь с другим угнетателем сла­вян, с другою Турциею, носящею только христианское имя, с Австро-Венгрией или Венгро-Австрией. Вот мы достигли того великого момента, когда две силы зем­ного шара, океаническая и континентальная, высту­пили друг против друга. Все прочие могут быть только нейтральными маклерами или союзниками той или другой из этих сил. Но мы не будем продолжать этого обзора, потому что все совершающееся в мире, все, о чем было говорепо выше, может и должно быть предметом общей молитвы; и церковь к неизменной части литургии, чтобы войти в живую связь с состав­ляющими ее членами, необходимо должна присоеди­нить молитвы о вопросах дня, которые имеют теперь убежище в газетах, и тогда чтение газет из праздного любопытства, политикапства обратится в нечто свя­щенное, а молитвенный обзор, который ежедневно де­лается в церкви, будет руководящим, он поможет ве­рующим, проникшимся долгом воскрешепия, дать надле­жащее значение каждому событию, понять, к чему оно должно их побуждать, обязывать, как они долж­ны им воспользоваться для достижения цели, выражен­ной двумя словами эктении: «о соединении всех».

Непосредственное соприкосновение двух сил, океа­нической и континентальной, может разрешиться или в постоянную борьбу, нескончаемую резню, более сви­репую и обширную, чем до сих пор с магометанством (можно сказать — на вселенскую борьбу); или же весь мир из поля битвы обратится в один храм и вся история будет общим служением, литургиею.

Пока центром стремлений всех народов служит Индия, немыслима постановка продовольственно-са­нитарного вопроса как общечеловеческого священного дела литургии, потому что, пока существует означен­ное стремление, земледелие и гигиена останутся спе­циальными занятиями, отдельными одна от другой профессиями, из которых первое будет служить для добывапия сырых продуктов, предметов наслаждений для города, а вторая будет давать только облегчение от страданий, только некоторое улучшение гигиениче­ских условий; при существовании такого стремления земледелие и гигиена не сделаются одним занятием, обращающим все науки в искусство полного обеспече­ния существования и совершенного избавления от бо­лезней. А между тем земледелие, обращающее гниль в растительное и животное вещество, есть естествен­ное гигиеническое средство, тогда как городская ги­гиена есть лишь средство искусственное, паллиатив­ное.

Стремление народов к Индии, сближая их лишь внешне (сближение, основанное на корысти, отравляет человеческое общение, потому что торговое сближение есть профанация, искажение евхаристии, т, е. обще­ния, основанного на знании), в санитарном отношении производит травматические эпидемии и, как естест­венные их последствия, другие заразы, которые в силу удобств сообщения еще усиливаются, распростра­няются. Это стремление, способствуя разделению народов на сословия, производит профессиональные болезни, а развивая городскую жизнь, не только устра­няет человечество от разрешения продовольственно­санитарного вопроса, но и создает самую антигигиени­ческую форму общественной жизни, потому что город антигигиеничен по существу, он источник и рассадник болезней, и если бы деревня чрез постоянный прилив лучшей, чистейшей крови не возрождала его, он не мог бы и существовать. Но город не только обнов­ляется деревенскою кровью, но и снабжает село своею, испорченною. Вопрос в том, какой из этих токов, го­родской ли, болезнетворный, или же сельский, здоро­вый, возьмет перевес, допуская даже, что отношение сельского населения к городскому не перейдет при­нимаемой некоторыми гигиенистами нормы трех к одному. Деревня совершенно не нуждалась бы в искус­ственной гигиене, если бы не подвергалась эксплуата­ции города, благодаря коей пользуется и тесным поме­щением, и часто нездоровой пищей. Деревня была бы даже радикальным средством всеобщего оздоровления, если бы город своим знанием помог ей в этом, вместо того чтобы вынуждать ее обратить земледелие в способ извлечения наибольшего дохода, наибольшего истоще­ния земли. Лучший медицинский совет, который мо­жет дать гигиена городу, городскому Западу и всему миру, если она не будет служанкою торгово-промыш­ленного направления,— это возвратиться в село из

городов, этих, по выражению Руссо, очагов нравствен­ной и физической заразы, по не с целью, конечно, подчинения слепой силе природы, а с целью обратить ее в целебную, животворную силу, в орудие исцеления, оживления. Гигиенический вопрос возник в городах, потому что город антигигиеничеи по существу; болез­нями сопровождается фабричное производство, по и потребление приносит болезни, т. е. вся искусственная жизнь города болезнетворна, конкуренция производит нравственные боли; словом, весь юриднко-экономиче­ский быт есть столько же нравственное искажение родового, как и здорового сельского быта в патологи­ческий городской. Вся история, как история цивили­зации, искусственной культуры (т. е. превращения села в город), есть уклонение от продовольственного вопроса и развитие антигигиенического быта. Нынеш­нее политическое состояние мира есть самое крайнее уклонение от гигиенически-продовольственной цели. Самый союз Англии и всего торгово-промышленного Запада с фаталистическим исламом и неземледельче­скими кочевниками против земледельческой России есть борьба стран, производящих болезни и не про­изводящих хлеба, против народа, вынужденного исто­щать землю и могущего давать здоровье, но дающего пока только болезни, как голодный тиф и т. и.

Если бы город передавал полям не только всю на­копляемую им гниль (чего, однако, нет), но даже и пыль, и дым, то и тогда мануфактурный промысел, т. е. обращение живого вещества в мертвое, а родствен­ных отношений (родового быта) в болезненные, тор­говые (т. е. в быт юрндико-экономический), а также уклонение от животворного дела села, делали бы его антигигиеничным и антихристианским. Между тем го­род не только не возвращает всей производимой им гнили полям, но, потворствуя фаталистическому исла­мизму, поддерживает вместе с тем чуму и другие бо­лезни, так как ислам, означая буквально «безусловная покорность», в данном случае является покорностью чуме, богохульно отождествляемой с волею Божьею.

Если при непосредственном соприкосновении двух сил, океанической и континентальной, весь мир из поля битвы обратится в единый храм, в этом храме соединятся и торгово-промышленная Англия, и весь Запад, ближний и дальний (носящий тот же меркан­

тилъный характер), а также и земледельческая Россия,­Чтобы литургия могла объединить все эти народы в единой мысли, едином чувстве и действии, нужно, что­бы с ними совершилась перемена или, правильнее, раскаяние в измене и возвращение к земледельческому единству, подобно тому возвращению (соединению с земледельческою общиною торгово-промышленного класса), о котором говорилось выше, так что, пригла­шая эти народы соединиться с нами на вечери любви, мы приглашаем их быть нашими учителями. Отноше­ние земледельческой России к Англии и западпым народам, таким образом, совершенно то же, что и зем­ледельческой общины к торгово-промышленному клас­су. Но пока не совершилось это объединение, мы, молясь о всеобщем соединении, можем, без нарушения кафолического характера церкви, молиться и о хри­столюбивом крейсерстве, если оно останется верным своему долгу, о священных путях к Памиру, к могиле праотца, и к другим прародинам, так как эти пути вместе с тем и средства к освобождению Китая и Индии; мы можем молиться и вообще о всех средствах к обезопасению от Англии и к обращению ее на путь всеобщего долга.

Но в Англии, несомненно, много великодушных элементов, много личностей, способных возвыситься над материальными и частными народными интере­сами и поступить так, как поступил Закхей-мытарь ¹⁶. Мытарь — это господствующая Англия; и если она не последует совету евангельскому вольно, то вынуждена будет к тому невольно. Когда Англия поставлена будет в необходимость призвать всех на защиту, тогда и узнает она, что парламент ее был голосом не общего предка, не заветом земли, почему земля английская и была не для всех матерью. Между Россиею и Англиею гораздо больше точек к соединению и един­ству, чем к разделению и вражде; и та вражда, кото­рая между ними ныне, могла бы кончиться еще до захождения солнца первого дня воскрешения. Англия гораздо лучше знает тщету богатства и власти, чем те, кои никогда ими не пользовались; и она еще более может обнаружить энергии при отречении от этих благ, чем было ею высказано при их приобретении. Воспитанная широким простором океана, как Россия широким простором континента, мы в состоянии по­

пять друг друга. Англичанин, по-видимому, сам тяго­тится своими дымными фабриками, туманными горо­дами и спешит при первой возможности в сельские коттеджи и замки, окруженные парками. Британец в состоянии понять всю грандиозность предприятия обратить паровую силу океана в человеческое орудие, а подчиненные ему народы — в сотрудников этого предприятия; при выполнении же этого предприятия необходимы дружные действия России и Англии, кон­тинента и океана. И тот, кто в знаменательный для него день Рождества Христова самое почетное место отводит своим предкам, тот не может остаться чуждым делу воскрешения, долг этот должен говорить его сердцу.

Как мелки и ничтожны те причипы, которые раз­деляют нас ныне, и как глубоки и велики те, что могут и должны соединить нас!! А если бы такой союз со­стоялся, то все другие народы волею, или спачала и неволею, присоединились бы к нему. Магометанский Восток, окруженный со всех сторон христианами, всту­пая в храм, оставит оружие, и Дальний Восток, осво­божденный от антихристианского давления, вступит в единение с принявшими на себя долг воскрешения и вместо нирваны разделит с ними этот долг. Тогда можно будет сказать, что литургия оглашенных уже кончилась, оглашенные сделались верными, третья часть литургии, литургия верных, начинается, т. е. наступает третий день воскрешения. Необходимо за­метить, что и об отношениях всех народов друг к другу вообще и о наших отношениях ко всем другим народам в особенности можно также сказать, что при­чины, нас разделяющие, мелки и ничтожны, причины же, которые должны вести к нашему соединению, ве­лики и глубоки.

Местная литургия. Литургии местные приготов­ляют к литургии вселенской. Призывная комиссия и ее испытательно-воспитательное значение. Но прежде чем приступить к изложению этой священнейшей ча­сти служения, мы должпы возвратиться к общине, к приходу, и рассмотреть действие литургии в этом не­большом кругу, коего численность определяется воз­можностью личного знакомства всех его членов и от падлежащего устройства коего зависит строй всей церкви.

Дата добавления: 2015-07-02