Федоров 417 2 страница

Изменив вначале Отцу Небесному в своем падении, человечество совершило целый ряд измен. Вторая из­мена состояла в оставлении земледелия, т. е. праха сво­их предков, измена роду и племени и устройство горо­да (или юридико-экономического общества). Полное выражение этой измены представляет Рим, составив­шийся из бродяг, не помнящих родства (если исключить патрициев), создавший право. На этом корню вы­росла еще новая измена, измена христианству, нырос католицизм, обративший закон благодатный в закон юридический. Но самое полное выражение измены хри­стианству представляет Англия, создавшая политиче­скую экономию, в которой всем людям делается денеж­ная оценка, где люди трактуются как товар, ценность которого определяется спросом и предложением. Конеч­но, самая крайность зла может вызвать реакцию; если же такая перемена не произойдет, то для нас вражда Англии будет величайшим благом; нужно, чтобы не англичане, но все английское сделалось для нас нена­вистным; торговая зараза распространяется, люди пе­рестают быть людьми, а обращаются в купцов, про­дающих свои таланты, способности; с другой стороны, общество проникается все более и более ледяными, юридическими отношениями, отношениями канцеляр­скими, чиновничьими ко всякому делу. Если ко всему этому присоединить, что канцелярский и конторский порядок придает всему обществу чисто механический характер, то нетрудно видеть, что это общество может быть скоро доведено до такого совершенства, при кото­ром оно не будет нуждаться даже в уме, не говоря уже о чувстве или душе. Нравственное будет заменено юри­дическим, экономическим и механическим, и оконча­тельною судьбою такого общества, общества, построен­ного на идеале римско-английском, будет изгнание все­го священного, полная профанация.

«Что даст человек в измену за душу свою?» Ответ па это дал поэт, можно сказать, всей Европы; в лице Фа­уста²⁸он представил человека, продающего свою душу за наслаждение. Мыслью Фауст не удовлетворяется, а крылья ее (т. е. мысли, души) никогда, по его убежде­нию, не могут сделаться телесными, вот он и продал душу за наслаждение. Действительный Фауст, особен· но английский, далеко не был так грандиозен, душа была продана им за мануфактурные лишь игрушки..* Впрочем, в конце концов и Фауст не нашел ничего лучшего, как осушить болото и завести на этом месте фабрику. Тем не менее чудовище, лишенное души, ко­торое не могут тронуть никакие стоны, несущиеся из стран от Китая до Болгарии, имеет что-то страшное. Но не страх, а какое-то бессмысленное благоговение мы питаем к этому идолу. Пред чем, однако, мы благо-.

говеем? Не перед наукою ли? Но паука, которая имеет целью только знание, что такое, как не схоластика, а ученые — школьники, не думающие даже о выходе из школы?! Кабинетные опыты?! Но не ученические ли это работы, которые сами по себе никакого зна­чения не имеют?! Точно так же и художники суть только ученики, пробующие себя на камне или по­лотне.

Ни в чем, однако, не обнаружилась до такой степе­ни узость воззрения европейца, как в учении о нравст­венности. Нашелся даже ученый, из англичан, который прямо высказал, что нравственность не развивается. А между тем нравственность не только не ограничива­ется личностями, обществом, а должна распростра­няться на всю природу. Задача человека — морализиро­вать все естественное, обратить слепую, невольную силу природы в орудие свободы.

Смерть есть торжество силы слепой, не нравствен­ной, всеобщее же воскрешение будет победою нравст­венности, будет последнею высшею степенью, до кото­рой может дойти нравственность. Конечно, не призна­вая единства религии и нравственности, догмата и за­поведи, достопочтенный англичапин мог и не заметить, какой высоконравственный образец дан нам в учении о Триедином Боге. А какое развитие под влиянием христианства получает пятая заповедь, на которую особенно указывает этот писатель!! Также и область ответственности расширяется и ограничивается только пределами зла, и притом не одного общественного, но и- естественного, потому что зло состоит в отчуждении человека от существа всеведущего, всемогущего, все­благого, вследствие чего человек и впадает в невежест­во и в бессилие, вследствие чего природа уже не созна­ет себя и пе управляет собою чрез человека, является разъединение миров и смена поколений. Сообразно с ответственностью распространяется и область блага, которое состоит в обращении слепого, невежественного, невольного, того, что само собою делается, в сознатель­ное действие, т. е. чрез восстановление угасших чело­век собирает распавшуюся храмину миров и совокуп­ность их делает выражением единства умов и сердец всех поколений, чем и уничтожается грех, смерть и от­чуждение от Существа всеблагого, совершается возвра­щение человека к источнику всякого блага, ума и воли.

Р1стинная нравственность не должна считать зло не­истребимым, а благо недоступным.

Самая важная ошибка Запада состояла в том, что он все делил, отвлекал; и что же стало с религиею по отделении от нее знания, нравственности, не обрати­лась ли она в личное мечтание или в обряды? А что сделалось с государством, обществом, когда оно отдели­лось от церкви, утратило всякое священное значение? «Царство Мое не от мира сего», т. е. ничего общего не имеет со злом и неправдою; но может ли это значить, что Христос дал благословение злу и неправде на от­дельное, самостоятельное существование? Христос не давал своего благословения вражде, зависти, мщению, хотя бы они были и справедливы. А что сталось с нрав­ственностью, когда она была отделена от религии, ког­да даже право, политика, все юридическое и экономи­ческое заявили свою независимость от нравственности, т. е. пожелали быть безнравственными. До какой пош­лости была доведена добродетель благодаря всем этим отвлечениям, отделениям, что даже художество счита­ет добродетель самым неблагодарным предметом для изображения. Нравственность, приготовляя доброде­тельных людей, вместе с тем должна была хранить и зло как сокровище, потому что оно — необходимое ус­ловие существования добродетели; нравственность дол­жна радоваться существованию злых людей, иначе не могла бы существовать великая добродетель (?!), пра­восудие, которое немыслимо без существования людей, попирающих правду. Такая добродетель вполне соот­ветствует заботе о личном спасении, вовсе не беспо­коящемся о спасении всеобщем; но если уже в этой жизни исключительная забота о личном благе против­на, то какою скаредною она должна представляться, когда переносится в другую жизнь.

Еще Гоголь говорил, что заездили добродетельного человека; в настоящее же время можно сказать, что за­ездили вообще человека, и пора бы заменить это те­перь ничего не выражающее слово другим, и именно словом смертный, вернее, сын человеческий, или сын умерших отцов, которое указывает на характернейшее свойство человека; и, кроме TOFO, СО словом человек со­единяли понятие о чем-то гордом, тогда как со словом смертный такого понятия соединить нельзя, и оно на­поминало бы задачу человека — достижение бессмер­тия. Точно так же и мир назван природою по одному лишь своему свойству — рождению; но он имеет и дру­гое свойство — смерть, по которому его можно было бы с таким же правом назвать словом, произведенным не от рождения, а от смерти. Называя мир природою, хотели замаскировать другую сторону мира; но иначе и посту­пить было нельзя, пока не существовало общего дела, состоящего не в освобождении только от смерти, но в восстановлении всего угасшего, в воскрешояии.

Слово смертный никогда не изъездится, если будет общее дело, если человечество войдет в это дело; слово смертный сделается даже бессмертным, когда человек достигнет бессмертия, оно останется бессмертным па­мятником того, что человек был когда-то смертным; воспоминание о том, что человек был смертным и сде­лался бессмертным, составит его вечную славу. Пото­му-то и изъездилось, опошлилось слово человек, и в особенности добродетельный человек, что добродетели служили не делом; если же и приносилась дань добро­детели, то лишь лицемерием, поэтому и слова эти, че­ловек, добродетельный человек, стали противны, как лицемерие.

Очевидно, наше время требует радикального изме­нения как во взглядах, так и в самом деле, если и сло­ва, употреблявшиеся прежде для обозначения самого себя и мира, изъездились, опошлели; а что слова эти изъездились, это видно из того, что оци дошли уже до нас, а мы, как известно, носим только обноски, и, ка­жется, уже доносили их.

Все здесь рассмотренное суть составные части вне­храмовой литургии, храм же есть место, где соверша­ются все таинства братотворения для исполнения дол­га к отцам; он есть изображение того момента, когда говорится: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, любы Бога-Отца и причастие Святого Духа...», это ос­нова всех литургий. Обыкновенное изображение в выси храма, на внутренней стороне свода Отца — благосло­вляющего, Духа — исходящего, в соприсутствии изоб­раженных на стенах отцов — отшедших, получает зна­чение действия, и действия образовательного, когда под ним совершаются различные таинства по примеру, по образу Сына Божия и человеческого: крещение, т. е. принятие в братство, миропомазание, т. е. приго­товление к делу служения, брак, означающий, что этот теснейший союз двух лиц не выделение.из общего сою­за, братства, не оставление родителей, а служение то­му же отечеству, ибо брак заключается в видах воспи­тания новых деятелей для отеческого дела, вступление же в брак показывает, что до окончания дела остается более человеческого века (брак есть предчувствие смерти и начало ее), покаяние, или раскаяние перед Богом и всеми отцами, ибо вина перед предками еще не искуплена, и, наконец, причащение. Когда соверша­ется причащение, когда кровь из-под Распятого с про­боденным ребром, собранная в чаше, входит во всех и все делаются последователями Христа, одной крови с ним, тогда новая единокровность связывает забывших братство. Таким образом, храм есть форма, в которой человечество принимает вид братства, чтобы сохранить братство и в то время, когда человечество не будет уже более заключено в этой форме (т. е. в храме), когда стены храма, соответствующие поясу в чине братотво­рения, станут не нужны. Отпуст есть не конец, а нача­ло новой, внехрамовой литургии.

Все эти приготовления к исполнению миссии, состоя­щей в восстановлении образа Божия в природе, пред­ставляющей извращение этого образа, совершаются в присутствии изображений отшедших, жертв этого изв­ращения естества. Различным образом может быть вы­ражено это участие предков в деле потомков, в таинст­вах, напр.: оно может быть выражено вписыванием в свитки (в руках изображений умерших) новокрещае­мых, и тогда метрики получили бы священное значение и были бы книгою, открытою для всех. Таким образом, все совершаемое в храме совершалось бы с благосло­вением Бога-Отца и молитвами отец наших.

Таинство причащения, как изображение погребения и воскресения Христа, а с Ним и всех умерших,— та­кой же торжественный момент в суточном периоде, как Пасха в годовом, и он отмечен лобызанием икон, как бы христосованием, и должен бы быть отмечен еще хотя бы большим, например, освещением, для на­поминания завета, обязанности к отцам действующего поколения, для указания на впехрамовую действитель­ность.

Если литургия есть строительница храма, то изо­бражение умерших на стенах храма есть произведение таинства евхаристии, вспоминающего умерших, пред­ставляющего воскресение их, выводящего их из гро­бов, художество же изображает этот момент. Таким образом, храм есть художественное изображение сосу­ществования поколений (бессмертия), погребение же вносит в храм внехрамовую действительность.

Внехрамовая действительность, или природа, есть извращение образа Божия, во-первых, как извращение сосуществования лиц (бессмертия) в последователь­ность, т. е. в смену поколений, в вытеснение младши­ми старших, или в поглощение последующими преды­дущих; иначе сказать, это есть смерть или переход одних существ в другие посредством рождения; извра­щенная природа под видом брака и рождения скрывает смерть. Общество гражданское, принимая сторону или партию живущих, ставя исключительной целью благо одного поколения, отрекается от отцов, признает дей­ствительность смерти. Такое общество и есть подобие слепой природы, храм же есть восстановление прошед­ших поколений, хотя и художественное только, т. е. воспитательное; храм выводит из себя объединенное общество на внехрамовую деятельность.

Во-вторых, природа, как совокупность миров, пред­ставляет извращение образа Божия, потому что в этой совокупности нет разумного единства. Если не отде­лять человека от природы (мнение, отделяющее чело­века от природы, недавнее и не всеобщее, оно есть порождение города), то вина этого извращения может лежать только на существах, сознающих в себе разум. Отсутствие разумной деятельности в природе выража­ется в том, что движение отдельпых миров, их отда­ление и сближение (падение) не регулируется разум­но-нравственною волею, точно так же как не регули­руются ею и процессы световые и другие, происходящие при этих движениях, и потому миры эти, нахо­дясь в настоящее время па разных стадиях угасания, подвержены гибели. Во всем этом разумного действия признать, конечно, нельзя, а нужно признать неис­полнение разумными существами Божественной воли. Если и в целой совокупности миров жизнь может унич­тожиться, как это полагают, то от этого вина разумных существ не уменьшается. В-третьих, извращение обра­за Божия в природе выражается и в том, что единство отдельных миров со всеми другими мирами даже не сознается и что миры эти недоступны всем нашим чувствам, т. е. нам недоступны другие миры, а наш мир недоступен обитателям иных миров, если бы таковые где-либо и были, и это вследствие отсутствия регуля­ции и потому, что разумные существа не обладают пол­нотою органов, т. е. таким знанием метаморфозы ве­щества, которое давало бы им всемирность, последова­тельное вездесущие.

А между тем только такие полноорганные существа и могут составить глубочайшее, нераздельное соедине­ние равных лиц; соединение же особей-органов не мо­жет быть обществом понимающих друг друга лиц, а может быть лишь соединением ненавидящих друг дру­га существ, если только они сохранили в себе свойства» лица, сохранили в себе задатки или остатки души, т. е. не сделались еще исключительно орудиями; и те, ко­торые играют роль ума в этом обществе-организме, не могут быть довольны орудиями-лицами, если эти по­следние не вполне утратили личные свойства. Если же эти лица-орудия сделались исключительно орудиями, потеряли всякие свойства лица, совершенно перестали быть лицами, то общество, составленное из таких лиц­орудий, перестает быть обществом, оно обращается в действительный организм, который обречен на одино­чество; и тот, кто совершит такое превращение обще­ства в свой организм, докажет этим, что он предпочита­ет одиночество общению.

Таким образом, ничего нет противоположнее одно другому, как общество и организм. Хотя наши общества, несомненно, есть некоторое подобие организму, но и они настолько подобны организму, насколько держатся насилием и выгодами; насколько же в этих обществах заключается действительно нравственного, душевного, настолько они и в настоящее время не подобны орга­низму. Если мы не принимаем Единого Бога в Трех лицах, то это именно потому, что других связей, кроме насилия и выгод, не признаем.

Отсутствие регуляции, недостаток способности пол­ноорганности, или способности создавать себе всякого рода органы, т. е. совершеннейший организм, и про­изводит вместо сосуществования личностей их последо­вательность или эфемерность, смертность. При сосу­ществовании, при полноорганности личности бессмерт­ны, а последовательность является свободным действи­ем личностей, переменою форм, путешествием, так сказать, при коем меняются органы, как экипажи, одежды (т. е. время не будет иметь влияния на лич­ности, оно будет их действием, деятельностью); един­ство же личностей будет проявляться в согласном их действии на весь мир, в регуляции и бесконечном твор­честве.

Не пользуется ли земля печальным преимуществом только понять во всей силе, а не искоренить зло, и не потому ли оно достигло на земле высшей степени?! Земля — это уединенный остров, уединенный потому, что сознание не раскрыло и не установило разумной связи между ним и тем миром, от которого он произо­шел и которого он составляет обломок или больших от­носительно размеров пузырек с отвердевшею оболоч­кою, о внутреннем содержании и состоянии которого разумные обитатели этого мира точно не знают, но чув­ствуют, что внутренняя сила в землетрясениях, извер­жениях стремится как бы прорвать эту оболочку и, сле­довательно, требует регуляции, точно так же требуют регуляции и воздушные слои, токи, которые, воспри­нимая силы солнца, проявляются в ураганах, ливнях, грозах. Ответственный же житель этого мира хотя и хорошо знает непрочность своего жилища, хотя и на­казывается разными невзгодами, бедствиями, недостат­ками, но о регуляции теллурометеорической не забо­тится, а остается в полном подчинении среде.

Человек не приобрел себе полноты органов (недо­статок необходимых органов мог служить для развития мысли, для самоуглубления, но не для того, чтобы всегда оставаться при одной мысли; недостаток органов мог быть полезен только временно) даже относительно земли, и потому органический мир, который должен бы быть органами человека, превратился в особое са­мостоятельное царство; органический мир — это орга­ны, превратившиеся в особые существа, увековечивае­мые в этом ненормальном состоянии рождением; это органы или способы, средства, коими существа чувст­вующие, сознающие смертность могли бы воссоздать из разрушенного животного вещества (а также строить непосредственно из неорганического вещества) свои организмы, скоплять запасы солнечной силы, и они-то, эти органы, превратились в особые существа, составля­ющие самостоятельное царство. Странное явление чле­нов, живущих самостоятельно, даже получивших способность увековечивать свое царство, создавая себе подобных! Человек берет дань с этого царства, без коего и жить, понятно, не может, но не владеет им; человек только грабит некоторые области этого царст­ва, а с другими борется как с равными, вместо того чтобы вносить в это Царство свет сознания.

Животное царство — это особые орудия, органы, по­лучившие некоторое сознание; но это сознание осуж­дено состоять при одном или нескольких преобладаю­щих орудиях — органах; сознание в животном царстве не создает орудий или органов, не совершенствует их, а само вполне подчинено им. (По этим-то преобладаю­щим органам животное царство и представляется кари­катурою, пародиею на разумные существа.) Усовер­шенствование в животном царстве производится не ра­зумным путем, случайности увековечиваются путем наследственности (но разумно ли ждать такого усо­вершенствования для разумного существа?!), жизнь этих существ-органов состоит не в расширении созна­ния и действия, а в размножении, в увековечивании этого несовершенного, искалеченного существования; и таким путем эти существа превратились в касты плавающих, летающих, пресмыкающихся, хищничест­вующих и проч. Сознание у этих существ бессильно и даже не пытается руководить, управлять инстинктом размножения, и потому-то размножение, смеясь, так сказать, над разумом, расширяется; и само, можно ска­зать, превращается в особое существование в бактери­ях, трихинах и т. п., проникает все поры вещества, жи­вет на других существах, вселяется внутрь их.

Размножение вызывает взаимное истребление су­ществ и увлекло на этот же путь, на путь истребле­ния, и человека, и разумное существо подчинилось то­му же стремлению, сделалось истребителем и даже способствовало размножению иных существ, необходи­мых для его питания. Поэтому те, которые восклицают: «Неужели Господь оставил все остальные миры без обитателей?!»—сожалеют, следовательно, о том, что эта неразумная родотворная сила не была перенесена и в другие миры; даже человек, единственно разумное существо на земле, и тот остается еще рабом этой ро­дотвориой силы. Такое состояние есть результат недея­тельности разума и служит ему глубоким укором, по­тому что родотворная сила есть только извращение той силы жизни, которая могла бы быть употреблена на восстановление, или воскрешение, жизни разумных существ.

Живая сила, ограниченная пределами земли, могла проявиться только в размножении, в обособлении ор­ганов, т. е. в превращении их в особи, и в полном под­чинении среде; эквивалентное же замещение их может выразиться в регуляции, в воскрешении, в полноорган­ности, т. е. в полном подчинении органов личностям, в господстве сознания, дающего, вырабатывающего себе органы.

Извращение мира в природу в четырех вышеисчис­ленных свойствах (1-е — последовательность вместо сосуществования, 2-е — распадение или отсутствие ре­гуляции, 3-е — личности, обратившиеся в орудия, и органы, обратившиеся в особи, и 4-е — общество по типу организма вместо общества полноорганных су­ществ), извращение в слепую силу (все равно, дошел ли мир до настоящего его состояния путем извращения или же он таким был изначала) есть во всяком случае не бесконечное явление, ибо кроме слепой силы су­ществует и разумная, хотя бы и на одной только земле, и между человеком и природою нет противоположнос­ти, разъединение же их временно, а потому устранение этого извращения, восстановление жертв этого извра­щения — задача человека, смертного, сына умерших отцов.

ВЫСТАВКА 1889 ГОДА, или наглядное изображение культуры, цивилизации и эксплуатации, юбилей столетнего господства среднего класса, буржуазии или городского сословия, и чем должна быть выставка последнего года XIX века или первого года XX, точнее же, выставка на рубеже этих двух веков; что XIX век завещает XX?

Дата добавления: 2015-07-02