ЧАСТЬ IV 7 страница

В учениях спиритических, мистических придается большое значение сновидениям, естественно и искусст­венно производимым, так что жизнь человеческая раз­двояется и сонным видениям приписывается высшее, объективное значение. Если и нельзя вполне согла­ситься с теми, которые производят идею загробного ми­ра из сновидений, во всяком случае сновидения со­действовали извращению этой идеи.

Сновидения должно причислить отчасти к болезнен­ным явлениям, отчасти к праздной жизни. Они состав­ляют проявление тех сил, кои не перешли в работу. Ко­роткий, но крепкий, богатырский сон (без видений) предпочтительнее продолжительного, но не крепкого, прерываемого видениями сна. Сон должен быть интен­сивный, а не экстенсивный. Жизнь бодрственная долж­на взять перевес над сонною, как жизнь деятельная над созерцательною. Созерцания, видения, мысли должны заменяться проектами, или, точнее сказать, участием во Всеобщем проекте.

К тому же бесплодному растрачиванию сил, как и в сновидениях, нужно причислить употребление опиу­ма, гашиша, отчасти и вина, также и механические возбуждения, как скакания, кружения, кои употребля­ются у скопцов, хлыстов и в других мистических сек­тах... Но пока человеку не будет открыто обширное по­прище для деятельности, до тех пор не истребятся ми­стические секты и пьянство. (Падучая болезнь и дру­гие нервные болезни, обнаруживающиеся еще в дет­ском возрасте, в зрелом возрасте производят кликуш в низших слоях общества, мистиков — в высших.)

Существенною, отличительною чертою человека яв­ляются два чувства — чувство смертности и стыд рож­дения. Можно догадываться, что у человека вся кровь должна была броситься в лицо, когда он узнал о сво­ем начале, и как должен был он побледнеть от ужаса, когда увидел конец в лице себе подобного, единокров­ного. Если эти два чувства не убили человека мгно­венно, то это лишь потому, что он, вероятно, узнавал их постепенно и не мог вдруг оценить весь ужас и ни­зость своего состояния. Педагоги затрудняются отве­чать на вопрос весьма естественный, как полагают, вернее же сказать, совершенно праздный, у детей — об их происхождении, начале; а ответ дан в писанин — о/сивотно подобное рождение будет наказанием. Созна­ние же, вдумывающееся в процесс рождения, откры­вает нечто еще более ужасное; смерть, по определе­нию одного мыслителя, есть переход существа (или двух существ, слившихся в плоть едину) в другое пос­редством рождения. У низших животных это наглядно, очевидно: внутри клеточки появляются зародыши но­вых клеточек; вырастая, эти последние разрывают ма­теринскую клеточку и выходят на свет. Здесь очевид­по, что рождение детей есть вместе с тем смерть ма­тери. Они, конечно, не сознают, что их рождение было причиной смерти родительницы; но придадим им это сознание, что они почувствуют тогда? Сознав себя убий­цами, хотя и невольными, куда будет устремлена их деятельность, если они будут обладать волею, способ­ностью действовать, полагая, что воля их не будет злая, что они не будут лишены совести? Несомненно, они не скажут, не испытав всех способов, что убитых ими невозможно воскресить, у них никогда не повер­нется язык сказать страшное слово «невозможно», что грех неискупим. И во всяком уж случае они не захо­тят скрыть от себя концов своего греха и не примутся

за пир жизни. В приведенном примере клеточка яви­лась на свет совершеннолетнею, человек же рождается несовершеннолетним; во все время вскормлепия, вос­питания он поглощает силы родительские, питаясь, так сказать, их телом и кровью (конечно, не буквально, не в прямом смысле); так что, когда окончится воспитан иие, силы родительские оказываются совершенно исто­щенными и они умирают или же делаются дряхлыми, т. е. приближаются к смерти. То обстоятельство, что процесс умерщвления совершается не внутри организ­ма, как, напр., в клеточке, а внутри семьи, не смягчает преступности этого дела [«Живорождение»—как в примере клеточки, распавшейся на новые клеточки,— «есть лишь частный случай паразитизма» (Фауссек) ²²„· По почему же ovi paria (яйцерождение) не причис­лить к паразитизму? Полагать же, что питание заро­дыша не ослабляет материи, более чем странно].

Итак, и стыд рождения, и страх смерти сливаются в одно чувство преступности, откуда и возникает долг воскрешения, который прежде всего требует прогресса в целомудрии. В нынешнем же обществе, следующем природе, т. е. избравшем себе за образец животное, все направлено к развитию половых инстинктов. Вся про­мышленность, прямо или косвенно, возникает из по­лового подбора. Красивое оперение, устройство гнезда (т. е. моды, будуары, мягкая мебель) — все это возни­кает и служит половым инстинктам. Англия берет из обеих Индий материалы для тканей, краски для при­дания им особого блеска, а также пряности, космети­ки... Франция же, как модистка, парикмахер, придает этим материалам ту форму, ту иллюзию, которая содей­ствует природе в «обмане индивидуумов для сохранен ния рода» (так один философ определяет любовь.) Ли­тература, художество, забыв свое истинное назначение, большею частью служат тому же инстинкту. Наука, как служанка мануфактурной промышленности, профа­нирует разум служением тому же половому подбору.

Замечательно, что французские и английские пози­тивисты видят в половом стремлении зародыш самопо­жертвования (altruisin'a — как называет его позити­визм, бедный мыслями и богатый новыми словами) ²³— бессознательную добродетель. Принимая, что наше рож­дение есть смерть родителей, цель дается вместе с соз­нанием; тогда как принимая положение позитивистов, выводящих самопожертвование из акта рождения, нель­зя понять, почему самопожертвование предпочтитель­нее эгоизма, вытекающего из питания. (Если половая страсть называется любовью, то и пожирание хищни­ком есть также страсть, любовь к мясу.) Признавать за собою невольный грех если и не добродетель, то не­который поворот к ней; признавать же невольную доб~ родетель, бессознательное самоотвержение есть просто порок. Альтруизм — термин отвлеченной, а не родст­венной нравственности. Знать только себя есть зло, знать только других (альтруизм, жертвовать собой для других) есть добродетель, которая указывает на суще­ствование зла в обществе, но не устраняет его. Нужно жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех.

Вопрос о целомудрии в обширном или даже вопрос лишь о нравственном воздержании в тесном смысле, возникший в тех именно странах, которые своею все­мирно-торговою деятельностью наиболее возбуждают половые инстинкты, не устранится даже и в том слу­чае, если бы сошли со сцены и великие развратители, т. е. Франция и Англия. Проповедь не уничтожит стра­сти к нарядам; только предавшись великому делу во­скрешения, человечество может освободиться от торго­во-промышленной суеты. Если даже вопрос социаль­ный — который в том лишь и состоит, чтобы сделать доступными для всех или по крайней мере для боль­шинства наряды, комфорт и т. п.,— заставляет наибо­лее честных из его адептов забывать о наружных ук­рашениях, то тем паче должен так действовать на своих последователей вопрос, имеющий несравненно бо-» лее возвышенную цель. Устраняя роскошь, вопрос о воскрешении делает доступным для всех хлеб насущ­ный; и именно потому, что не придает большого зна­чения материальным благам, вопрос о воскрешении тождествен с вопросом о полном обеспечении средств к жизни.

Когда устранятся искусственные возбуждения по­лового инстинкта, тогда останется естественный ин­стинкт — сила могучая и страшная, ибо это вся при­рода. И пока эта слепая сила не будет побеждена це­ломудрием, т. е. полною мудростью, сколько умствен­ною, столько же и нравственною, иначе, пока природа не придет через человека к полному сознанию и управ­лению собой, пока существует рождение, пока у людей будут потомки, до тех пор и в земледелии не будет еще правды и полного знания, и земледелие должно будет обращать прах предков не по принадлежности, а в пищу потомкам, для чего не нужно знание прошед­шего, а достаточно знать лишь настоящее. (Хотя прах человеческий и смешан с гнилью, производимою при жизни и по смерти всеми животными, тем не менее присутствие в земле хотя бы незначительной частицы праха предков дает нам право говорить о превраще­нии праха предков в пищу потомков.) Вещество же, рассеянное в небесных пространствах, тогда только сде­лается доступным, когда и самое питание, еда, обра­тится в творческий процесс создания себя из веществ элементарных. И в самом человеке не будет не только любви, но и правды, пока излишек силы, процент на капитал, полученный от отцов, будет употребляться на невежественное, слепое рождение, а не на просвещен­ное, свободное возвращение его кому следует. Язва вибрионов не прекратится, ибо, пока будет рождение, будет и смерть, а где труп, там соберутся и ви­брионы.

Литургия верных и есть превращение процесса пи­тания и рождения в воссоздание, или Всеобщее Во­скрешение. По католическим воззрениям, священник в таинстве евхаристии «творит тело». По мнению католи­ков, «худший священник достойнее Матери Госиода», потому что если блаженна Богоматерь, однажды родив­шая Христа, то гораздо блаженнее всякий священник, который творит ежедневно своего Господа (в пресуще­ствлении даров) и может творить его, когда захочет.

Целомудрие не может быть усвоено вполне процес­сом рождения, чрез наследственность, ибо передача но наследству совершается все же чрез нарушение це­ломудрия; а потому борьба с половым инстинктом для приобретения целомудрия не может быть только лич­ною (как и вообще все личное не имеет искупительной силы, хотя оно и имеет предварительное значение),так как недостаточно сохранение невинности только, нужно полное торжество над чувственностью, нужно достиг­нуть такого состояния, чтобы виновность была невоз­можна, чтобы освободиться от всякого пожелания не­чистого, т. е. не только не рождаться, но и сделаться нерожденным, т. е. восстановляя из себя тех, от коих рожден сам, и себя воссоздать в виде существа, в коем все сознается и управляется волею. Такое существо, будучи материальным, ничем не отличается от духа.

Следовательно, целомудрие может быть достигнуто только чрез Всеобщее Воскрешение, и оно является в двух видах: отрицательное, или непосредственное, це­ломудрие и целомудрие положительпое, восстановлен­ное. Первое — это невинность, девственность; борьба за сохранение девственности есть борьба оборонительная, образ ее нам дан в лице Пречистой Девы, сохранив­шей девственность и по рождении. Этот образец дан не для некоторых только людей, а решительно для всех; ибо и после рождения душевная, нравственная девст­венность должна быть сохраняема, хотя бывает и так, что невинность душевная теряется прежде телесной. Достигая целомудрия положительного, полного, чело­вечество должно хранить и девственность непосредст­венную. Рождение должно быть очищено, сколько воз­можно, от всякой похоти, душа должна оставаться до и после рождения целомудренною, приснодевственною. Деревня в этом, как и в других случаях, представляет наиболее условий для сохранения девственной чисто­ты. Хотя, пока существует рождение, нельзя достиг­нуть полноты целомудрия, но и чистота, как и грязь душевная, способна передаваться по наследству и пе­реходить в роды родов. Понятно, какой налагает долг эта передача всякого нечистого пожелания. В некото­рые эпохи христианства девственное целомудрие было отожествляемо с самою премудростью Божиею, с Со­фиею, и изображалось под видом Богоматери с сонмом девственников; эти эпохи, кажется, особенно соответст­вовали периодам борьбы с чувственным магометанст­вом.

Итак, для восстаповления непосредственного цело^ мудрия необходимо оцеломудрение всемирной торгов­ли и обращение города в деревню. Литургия также имеет в виду поддержание девственной чистоты прихо­да, оканчивая каждую ектенью воспоминанием о Прио нодеве и, наконец, изрядно выставляя для подражания Преблагословенную. Говоря об обращении города в де­ревню, мы разумеем собственно идеальные условия сельской жизни; нынешняя же деревня, отчасти по влиянию города, отчасти же и по собственной грубо­сти, далеко отстоит от этого идеала, да и приблизиться к нему не может, пока литургия в связи со школой не окажет своего очищающего действия. Хотя идея цело­мудрия и родилась в городе, но осуществиться она мо­жет только в деревне. Село, в котором мануфактурная промышленность составляет зимнее занятие, заклю­чает в себе свойства города и деревни; задача такой деревни-города — соединить достоинство города и села и устранить их недостатки. Выделение из природы, возвышение над слепой силою, развиваемые городской жизнью, так же необходимы, как и близость к ней, яв­ляющаяся в деревне.

Положительное целомудрие — это не оборонитель­ная война, а наступательное действие против того духа чувственности, т. е. пожирания и слепой производи­тельности, который был обожаем в древности, который и ныне боготворится под видом ли «материи», «бессоз­нательного», «воли», или, точнее, похоти. (Брама — бесконечное сладострастие, похоть; Сива — пожирание, а Кронос есть и Брама и Сива.) Этот же дух является и в учениях новейших трансформистов (и их против­ников, не допускающих превращений, изменений, а вечность разъединения, касты) в секуляризованном, можно сказать, виде, без мифической своей оболочки. Согласно этим учениям, родоначальником живых су­ществ является какая-нибудь гастрея, т. е. орган пожи­рания, а излишек пожирания служит к размножению, является причиною борьбы и, следовательно, прогресса.

Евангелие этих трансформистов могло бы начи­наться так: «В начале была гастрея (желудок), и гаст­рея была у природы, и сама природа была желудок». Таким образом, природпое, естественное совершенство противоположно христианскому или даже человече­скому; природное — пожирание, христианское же в отрицательном смысле — пост, а в положительном — творческий процесс, воссоздание своего организма, за­меняющее питание; природному размножению в хри­стианстве соответствует в отрицательном смысле — цело­мудрие, т. е. отрицание рождения, а в положитель­ном — всеобщее воскрешение, т. е. воспроизведение из того излишка, который тратится на родотворение, и из праха, произведенного разрушительной борьбой, преж­де живших поколений. Можно сказать, что между при­родным и христианским такое же отношение, т. е. та­кая же поразительная противоположность, как между Троицею христианской и Тримурти Индийской²⁴, от­крытию которой так обрадовались противники христи­анства, находя в ней изумительное сходство с христи­анскою Троицею, и действительно, сходство порази­тельное — там три и здесь три...

Необходимость положительного целомудрия, не го­воря уже о невозможности для отрицательного цело­мудрия полной победы, явствует из того, что пост в смысле полного отрицания питания есть самоубийство индивидуума, а всеобщая девственность — самоубий­ство рода. Если христианское учение не допускает са­моубийства, даже когда оно совершается, когда лишают себя жизни посредством подвига, посредством двух ве­ликих добродетелей, постом и девственностью, то имен­но потому, что по Божественному плану искупление должно совершиться чрез человеческий род («Ибо как смерть чрез человека, так чрез человека и воскресение мертвых». Поел. 1-е к Коринф., XV, 21); иначе, по­чему бы не допустить освобождение человечества от плотской жизни чрез подвиг девственности и поста. Такое освобождение произошло бы и не без участия воли, но воли отвлеченной, непосредственной. Эти-то противоречия, заключающиеся в отрицательном цело­мудрии, делают необходимым положительное целомуд­рие. Положительное целомудрие должно проявиться не чрез непосредственную только силу воли, а чрез посредство всей силы природы, обращенной в действие разумом, знанием, наукою, словом, полною мудростью. Положительное целомудрие действует не чрез лишение пищи, а посредством земледелия как опыта, обнимаю­щего постепенно и всю землю, и земли, т. е, планеты, и проч. и обращающего весь этот материал на пост­ройку как собственного тела, так и тел своих отцов и предков. Отсюда сама собою определяется сущность то­го организма, который мы должны себе выработать. Этот организм есть единство знания и действия; пита­nue этого организма есть сознательно-творческий про­цесс обращения человеком элементарных, космических веществ в минеральные, потом растительные и, нако­нец, живые ткани. Органами этого организма будут те орудия, посредством коих человек будет действовать на условия, от которых зависит жизнь растительпая и животная, т. е. земледелие как опыт, чрез который от­крывается знание земной планеты, сделается органом, принадлежностью этого организма. Органами его сде­лаются и те способы аэро- и эфиронавтические, по­мощью коих он будет перемещаться и добывать себе в пространстве вселенной материалы для построения сво­его организма. Человек будет тогда носить в себе всю историю открытий, весь ход этого прогресса; в нем бу­дет заключаться и физика, и химия, словом, вся кос­мология, только не в виде мысленного образа, а в виде космического аппарата, дающего ему возможность быть действительным космополитом, т. е. быть последова­тельно всюду; и человек будет тогда действительно про­свещенным существом.

Несмотря на такие, по-видимому, изменения, в сущности человек ничем не будет отличаться оттого, что такое он ныне, — он будет тогда больше самим со­бою, чем теперь; чем в настоящее время человек пас­сивно, тем же он будет и тогда, но только активно; то, что в нем существует в настоящее время мысленно, или в неопределенных лишь стремлениях, только про­ективно, то будет тогда в нем действительно, явно, крылья души сделаются тогда телесными крыльями.

Но чтобы окрылиться, одухотвориться, сделаться сознательно действующим, нужно полное воссоздание. Человек есть существо рожденное, а не непосредствен­но возникшее, он есть изображение и подобие отцов­ского и материнского организмов со всеми их недо­статками и достоинствами. Хотя иногда некоторые из родительских свойств будут проявляться в нем в преувеличенном, а другие в ослабленном виде, но в втом случае он есть как бы интерференция, происходя­щая от столкновения двух систем волн и производящая или потемнение, ослабление, или же усиление света. Человек, углубляясь в самого себя с целью самопозна­ния, открывает, находит в себе самом предрасположе­ния, наклонности — явления, для коих нет основания или причины в его собственной жизни; так что из на­мерения познать себя выходит познание своих состав­ных частей, сознание того, что было прежде него, отче­го он сам, познающий, произошел, что в него перешло, т. е. познание своих родителей.

Душа человека не tabula rasa, не лист чистой бумаги, не мягкий воск, из которого можно сделать все что угод­но, а два изображения, две биографии, соединенные в одип образ. Чем утонченнее будут способы познания, тем больше будет открываться признаков наследствен­ности, тем ярче будут восставать образы родителей; так что полный ответ на древний вопрос, написанный над воротами Дельфийского оракула,— «познай самого се­бя» — мы будем иметь во всеобщем воскрешении, как это будет видно из дальнейшего; тогда «познай самого себя» не будет значить: знай только себя, от которого и произошел солипсизм. «Познай самого себя» запове­дует одному, а не всем, говорит о знании и умал­чивает о деле; указывает на самого себя и забывает о всех других.

Всякое знакомство начинается взаимным заявлени­ем о своих отцах и матерях. Мы не можем даже обой­ти такого заявления, если хотим назвать себя по имени и отчеству; а называя фамилию, мы переносимся ино­гда в глубокую древность; называя себя по националь­ности и даже просто человеком, мы тоже определяем лишь свой род, свое происхождение. То, что считалось и считается еще пустою формою (именование по отче­ству), приобретает все большее и большее значение. Генеалогия, которая до сего времени была самою пре­зренною, самою безжизненною наукою, оживляется, из юридической она делается наукой естественною.

Биография и в прежнее время начиналась выпис­кою из метрического свидетельства, но то была пустая форма; настоящая же биография силится делать выво­ды из происхождения; идеалом же современного жиз­неописания нужно считать такое изображение жиз­ни, в котором во всех событиях жизни описываемо­го лица выделено наследственное от благоприобретен­ного.

Без наследственности нет возможности объяснить самых простейших явлений в жизни живых существ; без этого невозможно понять, почему цыпленок, только что вышедший из яйца, уже способен бегать и клевать.

Современное направление в науке идет вразрез с направлениями жизни, в основе коих положены прин-«ципы XVIII века. Прошлому веку не была известна самая простая истина, всеми считаемая за непрелож­ную,— что от собаки родится щенок, а от курицы цып­ленок; а сами философы, конечно, допускали ее в обык­новенной жизни, а в теории отвергали, и на отрицании этой истины хотели построить общество и жизнь.

Для знания, допускающего наследственность, рабст­во негров должно казаться совершенно естественным, касты понятны, замещение должностей но наследству не будет странным, гордость предками в порядке ве­щей; а между тем кто же из современных людей, так отстаивающих свое происхождение от обезьян (хотя и говорят, будто это пережитая фаза, но закон наследст­венности и в особенности закон атавизма вполне про­тиворечат такой оговорке),— кто согласится признать рабство негров, касты и проч. Как же примирить эти противоречия знания с нравственными началами; не возвратиться же к кастовому устройству, тем более что этим одним ограничиться нельзя в деле ретроград­ности, соглашаясь с знанием. А между тем человек не может, да и не должен отрекаться ни от знания, ни от нравственных начал; знание н нравственность могут примириться на высшей ступени, при совершенной полноте знания и нравственности.

Нужно прежде всего признать, что никакими об­щественными перестройками судьбу человека улучшить нельзя: зло лежит гораздо глубже, зло в самой приро­де, в ее бессознательности, зло в самом рождении и связанной с ним неразрывно смерти. Уничтожив по­средствующие ступени, смерть сделала невозможною психическую классификацию лиц и основанную на пей группировку общества.

Требование знания отцов есть требование постоян­ное, вынуждаемое всеми обстоятельствами жизни. Зна­ние жизни отцов получает все большее и большее зна­чение — всякий врач, давая совет, желает прежде всего зпать о ЖИЗНИ в патологическом отпошении родителей пациента. Жизнь отцов должна бы приниматься во внимание при определении рода занятий; и педагогия для успешности обучения должна бы знать образ жиз­ни родителей учащихся.

Итак, для обучения, для определения, что способен наилучше делать человек, для определения круга его занятий, для вступления в брак и т. п. — для всего это­го нужно знать жизнь родителей.

Принимая во внимание громадную важность закона наследственности, должно признать самою священною обязанностью каждого вести психофизиологический дневник и первою религиозною обязанностью школы — научить вести такие дневники; для составления же программы сказанного дневника нужно никак не ме­нее, как целый международный съезд психологов, фи­зиологов и проч. Эти дневники послужат основою для исихократического общества.

Первая христианская церковь, основанная только на чувстве, не могла удержаться на первоначальной вы­соте и должна была ввести внешний закон под видом канонического права, потому что не имела в основе знания. Так же и родовая община, не имея в основе знания, не могла перейти в такой союз, который дер­жался бы внутреннею силою, чувством, без всякого внешнего принуждения, насилия. Наука в истинном, а не сословном смысле не может выразиться при юри­дико-экономическом устройстве; наука должна состоять в психофизиологическом познавании человечеством са­мого себя чрез всех без исключения своих членов как мужского, так и женского пола, как высшего, так и низшего сословия; и на этом познании или, точнее, взаимознании человечество должно созидаться в сою­зы; созданные же на таком прочном основании союзы будут неразрушимы, не подвержены разводу. Но пока между людьми существует борьба, пока люди будут считать себя за товар, который нужно подороже про­дать, пока они признают навсегда нужным внешний юридический закон, до тех пор скрытность и обман бу­дут составлять орудия самозащиты. Экономическая оценка и юридическая истина не могут быть тождест­венны с научною истиною; человечество, организован­ное юридико-экопомически, не может знать себя. Когда же общество будет основано на знании, на вышеозна­ченных дневниках, оно примет психородовую форму, перейдет в новую фазу, столь же новую, как и самую древнюю; и задача России по делу воспитания диких

кочевников для мирной жизни в сказанной программе

найдет тогда твердую основу.

Когда христианские миссионеры, руководствуясь программою, выработанною наукою, свободною от тор­гово-промышленного давления, следовательно, христиан­скою же, проникнут повсюду, когда церковное устрой­ство будет вместе с организациею знания, т. е. когда приход, благочиние, епархия, частный синод, до сино­да — международно-постоянного конгресса, будут сту­пенями более и более общих выводов из психофизио­логических дневников; когда эти выводы о наследствен­ности, получив в синодальном конгрессе характер закона, вселенской истины, низойдут в таком виде опять до первоначальных точек исхода, приходов,— тогда в каждой человеческой душе образы родителей получат точную определенность, и если бы Всеобщее Воскресение зависело непосредственно от мысли, то оно тогда же и совершилось бы.

В законе наследственности мы имеем дело с перво­родным грехом, принявшим органическую форму поро­ка, обращающую любовь духовную в любовь чувствен­ную с необходимою ее спутницею — смертью. Знание закона наследственности может послужить для группи­ровки людей в такие союзы, при коих может выказаться наибольшая деятельность по делу воскрешения. К чис­лу таких союзов принадлежит и брачный союз. Не для половой страсти и слепого рождения соединяются два существа в браке, который должен быть соедине­нием таких двух существ, которые наиболее пробуж­дают деятельность друг в друге и наименее чувственное влечение; иначе сказать, в этом союзе животный, поло­вой инстинкт превращается в героизм, в подвиг, не как порыв, а как возвышенное продолжительное действие. Прогресс брака состоит в постепенном уменьшении чувственной любви и в увеличении деятельности. Очень возможно, что таким требованиям брака будут удовле­творять гораздо более (вероятнее же всего, что только такие союзы и будут удовлетворять этим требованиям) брачные союзы, заключаемые при посредстве образо­вания между лицами разных народностей, даже рас. Образование, которое имеет целью приготовить не су­пруг, не невест, а дочерей, притом дочерей всех отцов, как одного отца, будет, безусловно, необходимым посредником таких международных, междурасовых, междусословных браков. Свойство есть первая ступень восстановления родства, а международные брачные со­юзы столько же необходимы для предупреждения вы­рождения, как и для предупреждения войн. Брак, ос­нованный на знании отцов, по мере перехода знания в дело превращается в воскрешение, связывая все семьи в

этом всеобщем деле. Превращение рождения в воскре­шение есть совершенство брачного союза. Брак есть школа целомудрия и труда (с чем согласны и против­ники брака, когда говорят, что брак есть могила любви, конечно чувственной), а вместе вопрос психофизиоло­гический и должен быть выводом из тех психических и физиологических наблюдений, о которых говорено было выше. Брак, имеющий целью не рождение только, но л труд воскрешения, не может выражаться в остав­лении родителей. Если жених не любит родителей сво­ей невесты, а невеста — родителей жениха, то прочного союза не может быть между ними по той простой причине, что вообще по закону наследственности же­них и невеста в родителях друг друга могут приблизи­тельно видеть то, чем они будут в старости или зрелых летах, т. е. будущность друг друга. Не по взаимным влечениям, вводящим в обман, а по тем чувствам, кои вступающие в брачный союз питают к родителям друг друга, может быть решен вопрос о браке. В родителях они могут видеть образы друг друга разделенными или разложенными на их составные части. (Правда, недо­статки родителей могут иногда нейтрализоваться в де­тях, и в этом случае, если только такой случай возмо­жен, прочный союз брачной четы может, по-видимому, иметь место и без связи ее с родителями; но недостат­ки, нейтрализованные во вступающих в брачный союз, могут обнаружиться в их детях.)

Вступление в брак требует предведения; пусть же нам укажут другую путеводную нить, которая могла бы дать твердые основания для заключений к будуще­му, кроме наследственности, хотя в ней весьма много неразъясненного; но закон наследственности разъяс­нится тогда только, когда мы поймем всю важность его для разрешения брачного вопроса; развод же есть не решение, а просто отрицание брака, разрушение его, так как брак есть союз бессмертный, не разрушаемый даже смертию.

Долг воскрешения требует, чтобы последствием бра-· ка было не оставление детьми родителей, а закрепле­ние с ними связи. Человек «оставит отца и матерь» — не заповедь, а заявление факта глубоко безнравствен­ного.

Деятельность брачной четы в качестве членов при­хода как общества истории и древностей, или членов общества психофизиологического восстановления отцов и предков, выражается в их обязанности делать общую запись фактов, открывающихся из их сближения или сожительства. Обязанность эта налагается долгом вос­крешения, потому что всякая брачная чета составляет необходимое звено в генеалогии человеческого рода. Кроме того, такая запись необходима для жизни душа в душу (а не слияние только в плоть едину), для упо­добления тому единству, образ которого нам дан в единстве Отца с Сыном или, точнее, в единстве Сына и Духа, одинаково любящих, одинаково ведующих От­ца, в ведении и любви к Отцу находящих свое глубо­чайшее единство. Разнородность, разносословность, раз­ноплеменность есть, может быть, даже необходимое условие такой жизни, жизни душа в душу, невозмож­ной без предварительного образования. По закону на­следственности запись эта будет не историею только супругов, но и их родителей, и даже вообще историею их рода, поколику сия последняя выражается в жизни супругов.

Дата добавления: 2015-07-02